отношений с миром вот этих вот людей; пусть они отдельно, я отдельно; мне есть о чём думать и без них (о чём?!.) — я ведь не идиот какой-нибудь с пустой головой, нет же?… (Да.)
— Творогов, — вдруг сказала эта женщина с короткой стрижкой. Я вздрогнул.
— Ну, нет, — сказал один из мужчин.
— Чего нет? Это вас никого нет, а он есть.
— Свет, ну я же не могу, у меня дети.
— И у Творогова дети, — отрезала она.
Света она, значит. И Творогов — вообще не я, просто однофамилец.
— Давай только без этого, — сказал другой мужчина, с красиво подстриженной бородой. — Смысл? Никакого смысла. Только проблемы себе создавать. Кому что докажешь?…
— Ты, конечно, прав, Виталик, — сказала Света басом и отхлебнула своё пиво. — Себе проблемы создавать не нужно. И Мише всё равно ничем не поможешь. Только в нашем театре из всех один мужик оказался — Творогов.
…Я закрыл глаза.
Они молчали. А Света мне вдруг перестала казаться такой грубой и неприятной. Она просто немолодая, только и всего. И эти мужики с ней — тоже немолодые и усталые. И у них у всех семьи и дети.
И у Миши семья и дети… и, наверное, внуки. И Миша с вот этими самыми Виталиком и Светой наверняка заходил и сюда тоже. А может, и нет; ведь он всё-таки режиссёр, должна быть дистанция. Но в любом случае — они все здоровались на работе и были друзьями. А когда с Мишей это случилось — у всех вдруг оказались семьи и дети, и ничего не сделаешь. Ничего. Никто и ничего не сделал.
Кроме моего бестолкового отца.
Кроме вот этого дурацкого, бессмысленного, вообще бесполезного пикета.
Чужой голос сказал мне про него: «Из всех один мужик оказался — Творогов».
Я вообще ничего не знал о нём. Мой отец, который всегда тихо мыл посуду и говорил маме: «Тише, тише… Успокойся. Я уберу». Мой отец — слонёнок в детском спектакле.
Правда, мама тогда сказала: «Я бы никогда не вышла замуж за посредственность». Как я это всё пропустил?…
* * *
Лежу на диване, ноги на спинке. Надо геометрию, но если я встану, прямо сейчас — придётся делать. Конечно, я никогда не делаю домашку. Но я же должен хотя бы понимать, чего там у них, какие теоремы. На уроке как-то не очень догнал, мозг был занят другим. Сейчас встану и разберусь. Сейчас. Но пока лежу — можно ещё полежать, вот, несколько секунд, и ещё, я сейчас! И тут вспыхивает экран телефона.
«Вано.»
С точкой ещё. Кто так пишет? и почему Вано? Идиотизм.
«Ну».
«Можешь выйти?»
«Чего? Куда выйти?»
«На улицу».
«Прямо сейчас?»
С ума она сошла! Как вот я выйду, одиннадцатый час, ночь! Что я родителям скажу?…
Что у неё случилось?
«Варя. Что случилось?»
«Ничего. Не можешь — не надо». «Я сейчас».
Думаю. Может, незаметно прикрыть дверь, не заметят? Нет, у нас скрипучая очень дверь. Или уйти, а там будь что будет. Вообще это мой способ, но сейчас как-то…
Я иду на кухню, там мама сидит с ноутом, чайник кипит — не слышит.
— Чего воняет так, это рыбой, что ли? — спрашиваю я беспечным голосом.
— Ничего не воняет. Ты чего, Вань?
Я открываю дверцу под раковиной:
— Фу. Как ты тут сидишь?
На ужин была рыба. Честно сказать, ничем таким из мусорки не пахнет. Я надеялся, что я сейчас ещё что-то скажу, и тут она скажет, и я ей отвечу, и она: да вынеси мусор сам, раз тебе воняет! Но мне отказал мозг. Чего там у Варьки случилось, в самом деле?
Я молча завязал пакет и пошёл к выходу. Мама следила за мной тоже молча. Да, это очень подозрительно. Но я потом скажу, что возраст такой, повышена чувствительность к запахам.
Сбежал по лестнице, стою у мусорных контейнеров.
Вот идиот тоже. Зачем Варька меня позвала? Зачем?… А вдруг. А у меня руки… будто все в рыбе. Придурок.
— Иван.
Вышла из темноты. Я шагнул навстречу, резко так — а потом остановился. На расстоянии вытянутой руки.
Стою и смотрю на неё, нос-рубильник, теорема Пифагора.
— Что случилось?…
— Ничего. Слушай, Вань. У тебя бывает так, что ты ешь что-нибудь. И тут кто-то скажет про еду что-то, ну, мерзость какую-нибудь. Например, что макароны похожи на червяков. Белых. И ты есть не можешь, всё. Хотя было вкусно. Бывает?
— Ну. Бывает, конечно.
Молчит. И я молчу. А потом говорю:
— Варь. А я тут думал, если жить на шестнадцатом этаже. То когда внизу салют — он будет прямо перед носом рассыпаться. Да?
— Да. Я однажды видела так фейерверк, сверху.
— А я нет.
— А я да. И Вань, ещё. На виолончели есть такой флажолет. Если некрепко палец прижимать к струне, звук будет такой флейтовый. Но нужно очень точное место найти. В таком месте если крепко палец прижать — одна нота, а если слегка коснуться — совсем другая.
— Как? Флажолет? На гитаре такие тоже, кажется, есть.
…Мы ещё так постояли, а потом она и говорит:
— Ладно, Творогов. Пока. Спасибо, что вышел.
И делает шаг. Мимо меня, к контейнеру. Оказалось, у неё в руке тоже мусорный пакет. Она размахнулась, швырнула его и попала.
Я прямо представил, что это я так кидаю пакет. Я бы, конечно, не попал и ползал бы потом, собирал с асфальта рыбьи кости.
* * *
Стоун вышел из больницы и сразу пошёл в школу. Хотя ему ещё долго можно было бы дома сидеть. Но ему, оказывается, люди
