это что-то изменит. Но ходят же.
— Зачем?
— Не знаю. Наверное, иногда люди делают такие вещи не для других, а для себя.
Я смотрю на Джеффа и как-то не узнаю его.
Я вдруг понял, что всегда как-то снисходительно к нему относился.
А сейчас подумал — почему он вообще с нами дружит? Не со своими баскетболистами, а с нами… такими придурковатыми. И он всегда помогал Стоуну. Да и мне. Зря я так с ним, злился на него… А надо было просто поговорить. Ведь он нормальный и неглупый.
— Как думаешь, — спрашивает он, — Вань. Если мне бровь проколоть. Нормально будет?
* * *
А в Питер в итоге уехали не мы с папой, а Варя М., на все каникулы, с родителями. Я остался ходить один, как дурак. Ходишь, ходишь… стены, крыши. Ни одной мысли в голове.
И тут сообщение. Варя М. Картинка?
Странно, нет картинки, просто слова. А я уже ждал от неё питерских рисунков…
«Иван. Ходишь?»
«Хожу». Написал ещё «Варя.» — вот так же, как она, с точкой; чего она так мне пишет!.. Стёр.
«С кем?»
«С тобой».
Не успел подумать даже. Взял и отправил.
Дурак.
Она молчит… молчит. Чего мне делать теперь?…
А, не молчит!
«Вань… В общем, восемьдесят четвёртый, да? Ты далеко ушёл? Давай обратно на троллейбусе».
«Чего это вдруг».
«Там это».
— Жду.
Абонент печатает сообщение.
Печатает… давай же, давай!
«Там тебе письмо. Под задним сиденьем. Не знаю; это как лотерея… вдруг вытащишь».
Варя! Сумасшедшая! Восемьдесят четвёртых троллейбусов штук десять, а то и больше!
…Ждал этот троллейбус полчаса. Смотрю под задним сиденьем… ничего нет. Значит, не выиграл. Да? Не повезло!
Не повезло, нечего и думать!.. Что она могла там написать, интересно?
Вышел на улицу, в этот холод.
Хорошо, следующий сразу пришёл. А там на заднем сиденье сидит какой-то толстый мужик! И ест ещё!
Еле дождался, пока он выйдет… проехал свою остановку. И там тоже ничего нет. Что ж… зато теперь я, кажется, знаю, как проведу вечер.
А может, она пошутила? Или я не там смотрю?… Какая-то маразматическая охота за троллейбусами, я прямо весь парк уже изучил. И в какой-то момент понял, что всё. Потому что сколько можно! Ничего не будет. Ничего там нет. Может, тому троллейбусу маршрут поменяли. Где его теперь найдёшь!
И я решил — домой. Совсем домой. Совсем! Что я, правда… как дурак какой. Как псих. Это она одна такое может придумать! Что мне, делать больше нечего! Холодно так… из носа течёт опять.
Вышел. Потому что хватит. Хватит уже! И уже пошёл к дому, не оглядываясь.
Но я его услышал, этот следующий троллейбус. Хотя он вроде бы совсем бесшумно ездит.
И я развернулся и рванул на него обратно!
И успел.
Двери закрылись… зачем я? Вот он сейчас уйдёт на железнодорожный мост, оттуда домой пилить; я же не хотел ещё на один круг, сколько можно! Нет, сейчас выйду и пойду пешком обратно, раз такой дурак. Там такой ветер всегда, на этом мосту. И пахнет железной дорогой. То ли дымом, то ли железом… И камнем тоже, щебнем. Почему-то я это люблю.
Угол мягкого сиденья легко поднялся. И под ним оказалась карточка. Такая, как открытка. Картонная.
…Брандмауэры. И кирпичная стена. Как она так делает: обычной чёрной ручкой, но видно, что кирпич красный! Как!
Перевернул карточку, хотя был уверен, что там ничего не написано.
А там было.
Вот что:
«Иван. Напиши мне. Надо же когда-то, в конце концов, начинать писать».
Я повертел в руках телефон. Писать? Что я вот могу. Что я могу написать ей?
«Варя!»
Стёр. Зачем тут Варя ещё. Она уже четырнадцать лет как Варя.
«Привет!»
И это не нужно.
Сколько сейчас времени, интересно? О ужас… десятый час.
Я перевёл телефон в самолётный режим. Садится. Только бы хватило заряда, хотя бы на сколько-нибудь.
«Кирпич абсорбирует время. Это не просто грязь, не только осевшие выхлопы машин: кажется, тут сохранилась ещё копоть печных труб…»
Бред какой-то… тоже мне, писатель нашёлся. Кому это нужно?
«Мне нужно», — ответила Варя. Прямо внутри моей головы. Отчётливо.
Что же… если нужно. А ничего другого не нужно. Значит, буду писать. Чего я могу ещё. Пока буду писать. А там посмотрим.
* * *
— Ты всё, что ли?… Погоди! Это конец, по-твоему?…
— А что? Лето, всё. Ты экзамены сдал ведь?
— Да сдал, конечно. Ты же не думаешь, в самом деле, что я тупой?
— Ну, вот. Молодец. Перешёл в десятый, определился, выбрал свою жизненную пози…
— Так нечестно! Я же тебе рассказывал! Я же просил…
— Ты просил оставить тебя в покое! Говорил «не надо про меня писать»!
— Но я… Но ты… всё равно же пишешь! Написала вот!
— Ну да. И просто…
— Просто… если ты всё равно про меня пишешь… Я бы хотел, чтобы это там было. Ну, как эпилог.
— Послушай, Иван. Ты взрослый человек. Я написала как эпилог. Но редактор сказал… что это не эпилог. Что это может быть отдельный рассказ, а ещё лучше — что этого вообще не надо.
— Почему не надо?… Подожди… у тебя что, ещё и редактор есть?
— А ты как думал, конечно. У каждого из нас есть свой редактор.
— Я не согласен!
— Я, может, тоже. Но что делать, приходится договариваться.
— Вот это вот вообще. Договариваться! Ну, как? А если меня переименуют в Эдуарда?!.
