— уж больно вёрткие.
— Вообще-то, каждый год с зимой приходим, — обиделся гололёдышек. — Просто мало нас было. Ты думаешь, всех поймала? Ха-ха! Вот придут наши братья, тебе не поздоровится, ведьма!
— Ты меня ещё пугать будешь? Сейчас как отнесу вас к печке — и вы растаете!
Угроза подействовала: гололёдышки прижались друг к дружке, дрожа от страха. А старший тоненько проворчал:
— Ох, хитра, ведьма, уела. Ладно, слушай. Мы приходим, когда мамка злится на весь род людской. Чем больше гневается — тем больше нас. Вот не будили бы её, не пришлось бы вам по дорогам скользить да падать вверх тормашками.
— Лично я никого не будила, — насупилась Тайка.
Гололёдышек в задумчивости пошевелил иголками и выдал:
— Пф! Нам что же, ещё различать вас, двуногих, надобно? Вы же все на одно лицо. И кстати, почём знать, что не будила? Салюты, небось, на этот ваш Новый год взрывала? Петарды там всякие?
— Ну, было дело, — нехотя призналась Тайка. — Только не петарды, а хлопушки с конфетти. Они негромко хлопают… И всё равно что-то у тебя не складывается, дружок. Люди каждый год праздники отмечают, палят. А мамка ваша, выходит, не каждый год просыпается? Кстати, а она вообще кто?
— Как это кто? — вытаращился на неё гололёдышек. — Ты не поняла? А ещё ведьма! Неужто не слыхала о двенадцати сёстрах-метелицах?
— Э-э, нет. Я только двенадцать братьев-месяцев знаю. Из сказки про подснежники.
— Ну вот, а метелицы — им кровная родня. Дочки деда Января.
— Ага, а вы, стало быть, его внуки?
— Ну наконец-то до тебя дошло! — гололёдышек аж запрыгал на дне коробки. — В общем, коли разбудили мамку, теперь расплачивайтесь синяками да ушибами. И никакой песочек не поможет. А что? По-моему, справедливо.
— Так, я что-то не понял! — вдруг вскинулся Пушок. — Почему метелица зимой дрыхнет? А работать кто будет?
— Так она старшая из сестёр. Не простая метелица, а сама медведица-гололедица. А все медведицы зимой спят, усёк?
— Это, конечно, всё объясняет! — коловерша закатил глаза.
А Тайка подхватила:
— Кроме одного: почему же раньше всё нормально было?
Гололёдышек явно начинал злиться. Его глазки пыхнули алым, словно настоящие угольки.
— Потому что в другие годы мамке хорошо спалось. А этот — некузявый какой-то: то мороз, то оттепель. Это младшенькие резвятся, а у неё голова болит.
— Метеозависимая, значит, — хихикнул Пушок. — Не смотри на меня так, Тая! Это же правда.
— Значит, в этом году так совпали обстоятельства? Сначала с погодой не повезло, поэтому ей спалось плохо, а потом люди салютами добавили? — Тайка потеребила кончик косы — верный признак глубокой задумчивости.
— Угу, только-только задремала, а тут — вы… — гололёдышек вздохнул. — Так что зря ты, ведьма, силы тратишь. Растопишь нас — придут другие.
— Тая, я придумал! — вдруг возликовал Пушок. — Помнишь, ты рассказывала, как однажды змей на болоте усыпила при помощи дудочки? А что если этой медведице-гололедице тоже колыбельную сыграть?
— Так раньше у меня дудочка была волшебная, хозяином болот даденная. А сейчас болота замёрзли, вся нечисть спит.
— Возьми обычную!
— На обычной я играть не умею.
— Тогда просто спой. Поёшь ты хорошо, не отпирайся, я сам слышал.
Тайка кивнула:
— Ладно, попытка не пытка. Всё равно другого плана у нас нет. Надо Дивнозёрье от гнева Гололедицы спасать. А ну-ка, рассказывайте, граждане гололёдышки, где вашу мамку найти?
— Дык, где и всегда. В овраге она почивает. Там, где старое дерево ветром вывернуло, да не сломало, под корнями — берлога.
— Что-то я там ничего не видела. Не врёшь ли ты? — Тайка погрозила пальцем.
Овраг подобрался близко к деревне, и люди часто туда ходили. Весной — пускать в ручейках кораблики, летом — послушать пение птиц, осенью — за опятами. Сложно было представить, что метелице глянется такое людное место.
— Зачем мне врать? — гололёдышек от обиды выпустил целый ирокез ледяных игл. — Если хочешь знать, мы и сами поспать не прочь. Только пока мамка ворочается — придавить может. А коли крепко заснёт, так мы под холодный бок подкатимся и будем её сны подсматривать. Ох, и интересные!
— Так вот почему эти ёжики такие злые, — протянул Пушок. — Если бы мне телек отключили, у меня бы тоже характер испортился! Тая, ты идёшь?
— Ща, только коробку скотчем перемотаю, а то нести неудобно.
— Так оставь здесь.
— Чтобы они выпрыгнули и опять кого-нибудь уронили? Нет уж!
Тайка управилась быстро, и они с Пушком зашагали в сторону оврага. Там, конечно, пришлось топать по сугробам. А тут ещё набежали тучки, и в воздухе завьюжило-запорошило, словно Гололедица почуяла приближение незваных гостей. Чем ближе они подходили к дереву с вывороченными корнями, тем сильнее становился ветер. Колючие снежинки обжигали лицо, словно предупреждали: не приближайся.
Но Тайка упрямо продолжала идти вперёд до тех пор, пока её не сбило с ног настоящим ураганным порывом. М-да, доступно объяснили.
— Ой! — она села в сугроб.
— Нелётная погодка, — Пушок изо всех сил цеплялся когтями за ткань пуховика на Тайкином плече, иначе бы его точно сдуло.
Они снова открыли коробку, и оказалось, что гололёдышки за время пути подросли. Раньше были совсем маленькими шариками, а теперь уже стали размером с кулак.
— Мамка злится, — прошептал старший. — Лучше уходи пока жива, ведьма!
Тайка хотела возразить, но не успела. Бум! — гололёдышки все разом ударились о стену, коробка выпала из рук, и беглецы покатились по снегу, весело хихикая.
— Тая, они убегают! — коловерша захлопал крыльями.
— А что мы можем сделать? — пожала плечами Тайка. — Видел, какие они большие стали? Сейчас в снегу покатаются — ещё вырастут.
— Надо было горелку взять. Ух, мы бы им показали!
— Эй, мы вообще-то не воевать пришли, а наоборот.
— Тогда запевай, что ли? — Пушок отряхнулся от снега. — Отсюда тебя медведица-гололедица уже услышит.
И Тайка, встав, тоненько завела:
«Спи, моя метелица, не мети — снегом занесло все твои пути, в воздухе морозно и стыло, снова тишина наступила. Засыпай спокойно, легко — не нарушат люди покой».
Ветер на мгновение стих, словно прислушиваясь. Но не успели они обрадоваться, как в овраге задуло-завьюжило с новой силой.
— Кажется, что-то пошло не так, — коловерша ткнулся обындевевшими усами Тайке в щёку, а она поплотнее затянула завязки на капюшоне.
— Может, Гололедице моя колыбельная не понравилась?
— Но ты здорово спела. Я сам чуть не заснул.
— Ой, льстишь. Но спасибо за утешение.
Пока они шептались, с неба повалило так, что Тайка уже ни деревьев не видела, ни дороги. Казалось, в целом мире не осталось ничего, кроме белых хлопьев и тумана.
Вдруг ей почудилось — в пелене мелькнул силуэт
