С улицы донеслись крики, ругань.
Отец метнулся с постели и, одеваясь на ходу, кинулся к двери.
— Ма-ам, страшно, — заплакали перепуганные Марийка с Сережей.
— Не бойтесь… Ничего не бойтесь, я с вами, — пыталась успокаивать их Александра Максимовна. Губы у нее дрожали.
Выставив вместе с петлями двери, в дом ворвались вооруженные люди, белочехи и казаки. Остальные заглядывали с улицы в разбитые окна.
Из-за косяка сеней то и дело высовывался бывший околоточный надзиратель Мошкин. При Советской власти он сменил мундир на незаметный серый пиджак и при встречах с Кущенко старался улизнуть куда-нибудь в переулок. Теперь не трудно было догадаться, что ночной налет не обошелся без его участия.
— Вот где он! — окружили налетчики Ивана Васильевича.
— Где же мне ночью быть, как не дома? — усмехнулся Кущенко. Он стоял босиком в серой косоворотке и казался спокойным.
Федя прижался к отцу и обхватил его руками, словно хотел защитить от врагов.
— Ты Кущенко? — вплотную подступая, рявкнул старый подхорунжий.
— Именем закона ты арестован!
— Какого закона? — с усмешкой спросил Иван Васильевич.
— Не рассуждать! — еще громче рявкнул казак, который, очевидно, был здесь за старшего. — Сдать оружие и документы Совдепа!
— Документы я дома не храню. А оружие… Отойди-ка, Федор, — отстранил он мальчика, сам направился из кухни в горницу.
— Куда?! — кинулся за ним подхорунжий.
— Не бойтесь, не сбегу, — обернулся в дверях горницы Кущенко. — Там у меня оружие.
Мать сидела на кровати, прижимая к себе детей. Иван Васильевич наклонился к жене:
— Береги детей. Я вернусь, — шепнул он, доставая наган. Федя ни разу не видел, чтобы отец прятал под подушкой оружие.
— Возьмите, больше у меня ничего нет.
— А мы проверим, есть али нету, — осмелел Мошкин, вылезая из сеней.
— Пусть одевается, — буркнул подхорунжий. Он рассматривал на стене семейные фотографии. Остальные бесцельно толкались по всему дому в ожидании дальнейших распоряжений. Глухо звякали о пол, о косяки казачьи шашки.
— Одевайся! Понял? — угодливо подхватил Мошкин.
— Понял… Пока люди неглупым считают…
— Ты у меня поогрызайся! Живо шевелись! — подхорунжий со злостью выругался.
— Вот что, господа. Вы не на улице, не в кабаке, а у меня в доме. Прошу вас вести себя как следует и не выражаться. Здесь женщина, дети. Если пришли по делу, выполняйте, что вам приказано. Слышите, вы?! — говорил Иван Васильевич спокойно, но резко.
Налетчики на минуту даже растерялись, смолкли. Они не ожидали такого.
Кущенко прошел в горницу, простился с женой, с детьми и двинулся к выходу.
— Ведите, куда велено, я — готов…
— Может, связать, Матвей Кузьмич? — подскочил к подхорунжему бывший околоточный, вытаскивая из кармана сыромятный ремень.
Кущенко отстранил его с дороги и первым вышел из дверей. Налетчики двинулись за ним. Мошкин остановился, что-то подумал, махнул рукой и вышел последним.
Федя с матерью долго смотрели вслед. Отец шел с непокрытой высоко поднятой головой, зажав кепку в руке. Впереди, по бокам и позади шли казаки и белочехи. Бывший околоточный замыкал шествие.
«Куда увели? Зачем? И почему отец так спешил уйти из дома? Ведь его не торопили…» — раздумывал мальчик, глядя в синеву рассвета.
— Что же будет? Чем все кончится? — шептала мать, укладывая в постель перепуганных ребят. Потом взяла Мишу на руки и села на лавку возле разбитого окна. Она не плакала. Лицо ее казалось каменным.
Как только конвой скрылся за углом, к дому пробрались друзья Ивана Васильевича — заводской коновозчик и кузнец Степан.
— Вы тут живы? — окликнул Аким Иванович, озираясь по сторонам.
— Мы-то живы. А самого увели…
— Видели… Сегодня многих увели. Обыскивали?
— Не успели…
— Значит, не все потеряно, — подбодрил Аким Иванович. — Степан, слетай-ка давай. Да посторожись, могут еще явиться…
Кузнец ушел. Мать коротко рассказала обо всем, что произошло на рассвете. Коновозчик угрюмо слушал и молчал.
Степан вернулся быстро с лошадью, запряженной в глубокую телегу. В таких телегах обычно возили сыпучие клади.
Мать засветила лампу, с которой обычно лазили в подпол за овощами и квасом, и поспешно вышла в сени.
— Подсобите-ка мне, мужики.
Федя видел, как были сняты с сундука ведра и горшки. А дядя Аким со Степаном приподняли тяжелую крышку и стали доставать со дна сундука, из-под вороха тряпья, винтовки. Мать быстро заворачивала каждую из них в старую одежду.
Степан укладывал оружие в телегу.
— Надо поглядеть, чтобы какой недобрый человек врасплох не захватил.
— Я послежу, мама! — с готовностью вызвался Федя.
— Беги, сынок. Да гляди, не зазевайся. Если эти изверги еще появятся, упредишь.
С перекрестка видны обе улицы. Кроме коров, которых хозяйки отправляли на пастбище, — никого. Над крышами домов подымались голубоватые дымки. Первый летний день обещал быть погожим.
Чтобы не так заметно было, что он на карауле, Федя принялся играть в ножик. А сам то и дело подбегал к воротам и заглядывал в дырку возле скобы.
Во дворе все еще возились возле телеги. Мать носила дрова из-под сарая, дядя Аким складывал их на воз.
«Ну и сундук! — удивлялся Федя, оглядывая улицу. — Кабы знать раньше, когда играли в красногвардейцев, — взял бы себе одну. Командир все-таки…»
Размечтался Федя и не сразу заметил, как из-за угла появились трое вооруженных. В одном Федя узнал подхорунжего, который приходил этой ночью за отцом. А с ним околоточный Мошкин и белочешский офицер.
Федя растерялся. Что делать? Бежать к воротам? Догадаются. Он принялся кидать камешки в крапиву возле огорода, искоса поглядывая на подходивших.
Как предупредить мать, дядю Акима, Степана?.. Наконец, он сообразил. Подбежав к окошку, Федя громко закричал, чтобы услышали во дворе:
— Эй вы, Марийка, Сережка! Сидите и не выглядывайте! Скоро мама придет! — хотя брат и сестра не показывались вовсе, наревелись на рассвете с перепуга и уснули.
А трое уже подошли к перекрестку и почти возле самых окон остановились закурить.
— Матери-то, говоришь, дома нету? — спросил Мошкин, услышав Федин крик.
— Нету, господин околоточный надзиратель! — громко ответил Федя. — Папку пошла искать…
— Гм… Папку искать? Пущай поищет… — они о чем-то поговорили между собой и разошлись в разные стороны. Офицер направился к станции, Мошкин, покручивая ус, зашагал к своему дому, а подхорунжий пошел вдоль улицы.
Когда все трое скрылись из вида, Федя открыл калитку, нагруженная телега, выглядела возом наколотых дров, перевязанных веревкой, чтобы не рассыпались. Мать стояла на крыльце, прижав руки к груди. Степан сидел на возу, а дядя Аким словно застыл возле телеги. Все смотрели на Федю.
— Казак и околоточный подходили… Ушли, — еле выговорил он.
— Слышали мы… — прошептала мать. — Погодите
