не ошибся. Это был тот самый атаманский холуй, который донес на кузнеца Степана. Сейчас вид у казака был какой-то растерянный.
Николка вгляделся в арестованного и кинулся к нему:
— Дядя Степан!
Но его отшвырнул подхорунжий:
— Марш отседова!
Кузнец по голосу узнал Николку, поднял голову.
— Не горюй, Коля! Зайди к деду Захарию, он гармошку тебе отдаст. Подарок от меня. Играй… — последние слова Николка едва расслышал из-за ругани конвоиров, которые принялись толкать Степана в спину.
Старый казак еще больше сгорбился, словно ему на плечи вдруг взвалили тяжелую ношу.
— Я побежал, — кивнул Николка Феде. А тот смотрел на двери, за которыми скрылся Степан и тихо плакал.
Николка бежал и думал про дядю Степана. Как давно он у него не был, не играл на гармошке. Не до того… Сегодня хотел забежать, рассказать про Ивана Васильевича, посоветоваться…
…Солнце уже поднялось над крышами, окрашивая в багровый цвет с разными оттенками клубы дыма из труб. Николка промчался мимо лавок, пересек Солдатскую площадь и остановился, оглушенный диким ревом коров. Этот рев он услышал издали. Но вблизи он звучал страшнее и громче.
За поворотом возле небольшой речушки с деревянным мостком коровы рыли землю копытами, становились на колени и бодали ее рогами. Во все стороны летели черные комья.
На рев бежали женщины из соседних улиц.
— Чего это они мурявкают? — недоумевали они.
— Крови испугались, — объяснил встревоженный пастух.
Трава на полянке была липкой от крови. Пораженный Николка остановился.
Пастух и хозяйки принялись растаскивать буренок. А к полянке все бежал народ.
— Кого тут порешили? За что? Кто? — сыпались вопросы. Но никто ничего не мог ответить.
— Страшное было дело, — наконец заговорил высокий мастеровой. — Домишко я себе на углу строю. Тесу навозил на крышу. А тес-то у меня стали растаскивать. Дай, думаю, заночую здесь, подкараулю хитников. Дочь взял с собой, Аннушку. Бросили мы на пол подстилки, Анна возле одного окна, я возле другого. Девка уснула, а мне не до сна. Лежу, слушаю. Чую, по Сибирской улице кони затопотали. «Ко мне, думаю, за тесом…» Встал, гляжу на дорогу. Вижу: люди на конях. А ближе подошли, я и разглядел их…
— Кого? Говори толком, не тяни, — раздались из толпы нетерпеливые возгласы.
— Да арестованных-то. Идут кучкой в середке. А на конях офицерье. Сперва все тихо было. Ну, едут и едут. А тут, гляжу, конвоиры сгрудились, прижали арестованных к тому вон забору и… только шашки засвистели. Один арестованный крикнул: «Братцы, нас рубят, отомстите!» А другой, высокий: «Всех не перерубите! Правду не задушите!» А конвой знай свое творит. Так всех в момент и порешили… Один через забор хотел перемахнуть. Офицер его шашкой достал…
В разговор вмешалась молодая женщина в синей кофте.
— У меня в ту пору ребенок запищал в зыбке. Перепеленала я его и села возле окна покормить. Все смертоубийство своими глазами видела. Как они их прикончили, послезали с коней, пошли к речке шашки мыть. Тут на телеге подъехали. Склали порубленных и увезли во-он туда, — махнула она рукой в сторону станции. — Страху натерпелась я — не дай бог…
Нашелся еще один очевидец, чернобровый парень.
— Я так понимаю, что загодя у них все было уговорено. Ни к чему бы им по нашему околотку мотаться и по окошкам колотить: «Закрывайте окна и двери и до утра носа не показывайте. Не то «красного петуха» пустим». Мы с девками аккурат на бревнышках сидели, сумерничали. Глядим, пятеро на полном скаку летят прямо к нам. «Разойдись по домам! — кричат. — Чтобы ни единой души здесь не было!» Девки визг подняли и бежать кто куда. А я спрашиваю: «К чему такие строгости?» На меня один замахнулся нагайкой. Что тут будешь делать?
Толпа слушала и подавленно молчала, окружив тесным кольцом полянку с потемневшей от крови травой. Мужчины стояли с непокрытыми головами и мяли в руках кепки и картузы. Женщины тихо всхлипывали.
— Ить они, супостаты, большевиков порешили, не иначе, — раздался приглушенный голос из толпы.
— А кого же больше? Советчиков наших. Этим гадам все добрые люди поперек дороги становятся…
Николка стоял в толпе и не мог отойти, чтобы бежать к тюрьме. Какая-то сила притягивала его в этой поляне, к этим людям. Он видел, как кто-то поднял окровавленную трубку, очки в золоченой оправе с выбитым стеклышком. Люди разглядывали находки, передавая из рук в руки.
Когда трубка оказалась рядом, Николка узнал ее. Это была та самая лакированная трубка с перламутровым мундштуком, которую привез из Москвы Афанасий в подарок Ивану Васильевичу. Узнал он и очки.
Перед глазами поплыли круги, перехватило дыхание. Николка поспешно закрыл рот, чтобы не закричать, выбрался из толпы и побежал. Но не к тюрьме, а к Ахмету.
Он уже не слышал, как запричитали женщины.
— За что же на ваши головушки такая лютая смертушка-а…
Мужчины что-то гневно кричали.
— Дядю Ивана убили-и… И товарища Го-одомского-о… — Николка повалился на нары, давая волю слезам, которые душили всю дорогу.
…А на Солдатской площади все гудел и волновался народ.
— Товарищи! Здесь погибли от поганых рук злодеев наши братья! — На груде бревен возле одного из домов стоял молодой парень и размахивал рукой с зажатой в ней кепкой. — Мы отомстим врагам за смерть наших товарищей!
— Отплатим сполна!
— Такое не прощается!
— Узнать бы только, кто сотворил это злодеяние.
— Узнаем! Про все дознаемся!..
Толпа заколыхалась, загудела еще громче.
Весть о злодеянии на Солдатской площади полетела из улицы в улицу, из дома в дом. К вечеру о нем знал весь город. Не ведала о своей беде лишь семья Ивана Васильевича.
Весь день Федя ходил возле Дядинских номеров, не раз просился к отцу, ждал Николку с вестями. На следующее утро снова пришел с узелком. За столом дежурил другой, молодой казак.
— Дяденька, пропустите меня к папке. К Кущенко, Ивану Васильевичу. Я позавчера у него был, а вчера не пропустили, говорят, нету. Я еду принес, поглядите: пирожки с батуном, молоко, — Федя развязал узелок: пусть проверяют, бояться нечего.
Но казак отвернулся и, глядя куда-то в сторону, буркнул:
— Говорят нет — стало быть нет. Не содержится…
А к подъезду, как и вчера, одного за другим приводили арестованных. Потом, грубо толкая в спины, вывели целую партию людей со связанными руками. Федя долго бежал стороной улицы, по которой вели под конвоем арестованных. Он вглядывался в угрюмые лица. Но отца среди них не нашел.
Под вечер Федя увидел возле подъезда того казака, который в первый
