несложно.
— Можно попросить отнести ее ко мне домой? — спросила дама.
— Нет проблем, — ответил я.
Гранфорс сказал, чтобы я не возвращался, а потом шел домой к маме.
— Нелегко ей теперь приходится, когда одна осталась.
— Но у нее ведь есть я! — сказал я, взваливая елку на плечо.
— Верно. Смотри не переплати за бриллианты! Завтра можешь не приходить.
— Спасибо.
Елка оказалась тяжелой. А тащить ее надо было до самой Стургатан. Я весь взмок, несмотря на мороз. Да еще иголки кололи шею. Но я старался думать о ветчине и сосисках на рождественском столе — так казалось легче нести. Даже если это и было ребячеством. Вряд ли в этом году будет много еды на Рождество — в магазинах почти все по талонам. Но помечтать-то можно. И шикануть хотя бы в мечтах.
Когда мы подошли к дому той дамы, я как раз вспоминал о фрикадельках и марципановых свинках, наполовину облитых шоколадом — от середины туловища до хвоста. В лифт елка не влезла, так что мне пришлось тащить ее на пятый этаж.
Я прислонил ее к стене в гостиной.
— Дальше мой муж все сам сделает, — сказала дама и зажгла хрустальную люстру под потолком. Та засверкала всеми цветами радуги. И дама тоже: в ушах у нее поблескивали серьги. Она сняла шапку и стала похожа на фею, правда довольно рослую. Дама смотрела на елку и улыбалась. Наверное, представляла ее уже нарядной — со свечами, мишурой и игрушками.
— Правда, на удивление красивая елка? — спросила она.
— Правда.
— Скорей бы наступил мир!
— Да, — сказал я и вздохнул, потому что подумал о папе и о том, что он не приедет на Рождество. А еще об Эльзе, которая так рассердилась, что сломала линейку. Теперь-то она уж точно не захочет иметь со мной дела.
Но внезапно мои грустные мысли улетучились. Дама подошла ко мне, и я почувствовал необыкновенный аромат. Как будто на летнем лугу разом распустились все цветы.
— Вот, держи. Спасибо за помощь, — и она протянула мне деньги.
— Это очень много.
— Вовсе нет.
— Спасибо. Тогда позвольте откланяться, — сказал я. Поклонился и сделал пару шагов в прихожую. Но затем повернулся:
— Можно мне еще раз понюхать?
— Понюхать что?
— Этот аромат. Он такой легкий и радостный. Я никогда не встречал такого приятного запаха.
— Это всего лишь духи.
Она принесла маленький флакончик, должно быть хрустальный. На дне еще оставалось немного духов.
— Возьми, так ты сможешь радоваться, когда захочешь. И еще возьми вот это, потому что ты молодец.
Она дала мне шоколадку, плитку Marabou. На обертке две коровы безмятежно паслись на золотом летнем лугу.
Как она догадалась, что я люблю шоколад?
— С Рождеством! — сказала дама. Мне показалось, что она стала еще больше похожа на фею.
— С Рождеством, — ответил я.
Глава 5. Танец со шваброй
По дороге домой я зашел на площадь и собрал в мешок ветки и щепки, оставшиеся там, где Гранфорс продавал елки. На улицах было темно и пустынно. В эту зиму фонари не зажигали. А на окнах были темные шторы — для светомаскировки, чтобы бомбардировщики сверху не видели домов.
Но у нас в квартире было светло. Мама уже пришла домой. Она завела патефон и кружилась по комнате со шваброй. Прижимала ее к себе и скользила по паркету, прикрыв глаза, словно во сне. Песня называлась «Cheek to Cheek» — «Щека к щеке».
«I’m in Heaven», — пел Фред Астер. Это в честь него меня так назвали.
— Привет, — сказала мама, заметив меня, — вот, пытаюсь согреться. Конечно, танцы со шваброй — это совсем не то. Но ничего не поделаешь.
— Не то что с папой танцевать, верно?
— Вот именно.
Она любила танцевать с папой. Они так и познакомились. Но сейчас папины танцевальные туфли стояли в гардеробной одни, без его ног, и скучали. Как и мы с мамой. Но нам не хватало его целиком.
— А вдруг папа все-таки сможет приехать на Рождество?
— Он написал, чтобы мы на это не надеялись. Такие вопросы решают на самом верху.
— Дурацкая война!
— Да, пусть будет проклята эта чертова война! — и она швырнула швабру в угол.
— Ты что, нельзя так ругаться!
— Можно, когда речь о войне, то можно.
Мама посмотрела на папину фотографию на печной полке. И на свою,
