Ярослав Свиридов - Шляпс!

— Отлично! — вместо этого сказал он. — Так, лису Алису я знаю с детства… Тортилла!

— Я! — Тортиллой оказалась Маша Сумкина, сидевшая рядом с Соней.

— Ага! Так. Э… Гм… Дерево?

— Я! — из-за парты поднялся Рома Пехов. — Я его держу. У меня маленькая роль.

— Не бывает маленьких ролей! Бывают маленькие актеры! — изрек старый афоризм папа. Что звучало двусмысленно, так как Рома был самым маленьким в классе, а потому и единственным, кого не было видно из-за дерева. — Теперь куклы!

Половина класса поднялась из-за парт.

— Ого! Садитесь. Лягушки!

Поднялась вторая половина класса.

— Ясно. Садитесь.

Папа вспомнил, как в прошлом году класс так же массово участвовал в постановке «Красной Шапочки». Ролей в сказке было мало, поэтому все мальчики, за исключением нескольких охотников, стали друзьями волка (они ходили за ним следом и выли хором), а все девочки стали подружками Красной Шапочки (они кружились вокруг нее в хороводе). Как заметила позже Соня, на сцене не хватало только друзей пирожков.

— Ну вот, полдела сделано! — чересчур оптимистично заявил папа. — Теперь открываем роли и будем репетировать.

— Мы в актовом зале должны репетировать! — поправила папу Инна.

— Хорошо, пойдемте в актовый зал, — папа встал. — Построиться по парам! Вы же еще парами ходите? Или вы уже достаточно взрослые, чтобы стесняться держаться за руки?

— Мы уже два года как гурьбой ходим, — сказал Костик.

— Тогда построиться в гурьбу! — распорядился папа.

Рой пятого «Д» вылетел из дверей класса и, бестолково толкаясь, направился в сторону актового зала. Позади всех тащился Сашка в болотных сапогах.

— А что за история с человеком из детской передачи? — спросил папа у шедшей рядом Сони.

— Я же тебе рассказывала! Ты еще сказал: «Здорово!»

— Да? Я?

Папа давно понял, что искусство быть родителем состоит в умении, не отвлекаясь от своих дел, говорить ребенку «Здорово!» или «Молодец!» каждый раз, когда он что-то там тебе показывает или рассказывает.

— Напомни вкратце.

— Сейчас идет фестиваль школьных театров. Или что-то в этом роде. И представитель из передачи «Мегашалуны» ходит на эти спектакли. Театральная студия, которая покажет лучший спектакль, будет снята в одном из выпусков. То есть весь наш класс! Ну, если мы победим, конечно.

— Здорово!

Пятый «Д» спал и грезил, что попадет в телевизор. Маша Сумкина и Кристина Попова даже выпросили под будущую запись передачи новые модные платья.

— Но я что-то сомневаюсь, что мы победим, — призналась Соня.

— Гони сомнения прочь! Не сомневайся! Важна уверенность.

— Хорошо. Я уверена, что мы не победим!

— Вот! Так-то лучше!

Папа остановился у дверей актового зала и подождал, пока класс соберется в кучку. Последним дошаркал Сашка.

— Все на месте?

— Ерохиных нет.

— Кто-нибудь их видел?

— Они остались у кулера, — сказал Сашка. — Вы же сами просили их разобраться кулинарно.

— Ладно, догонят.

Папа распахнул двери и первым ступил в актовый зал. Кто-то уже включил лампы, освещавшие сцену. Задник представлял собой рисунок с невнятными сказочными мотивами — гигантские цветы, пузатые деревья, радужные облака. С таким фоном можно было играть любую детскую пьесу. Ну, разве что, кроме трагедий, которые выходили из-под пера Дениса. Для оформления его историй подходила только увеличенная репродукция «Черного квадрата» Малевича. Но только без белой рамки — с ней бы получилось слишком весело.

У кулера тем временем заканчивался очередной этап переговоров между конфликтующими сторонами. Вначале Ерохины для разминки откатали свою обязательную программу («Почему ты?» — «А почему ты?» — «Я первый спросил!» — «Это ты сегодня первый спросил, а вчера я первый спросил!»). Затем они попробовали перейти к торгу. Однако быстро выяснилось, что ни один не имел достаточно ценной вещи, которую бы можно было предложить в обмен на уступку. У братьев-одногодков всегда так. Для них меняться друг с другом — это почти как списывать у самого себя домашнюю работу. И вот теперь Миша, нахмурившись, смотрел на Сережу, а Сережа, насупившись, отвечал на взгляд Миши.

Не спуская с брата глаз, Сережа потянулся, чтобы набрать воды в стаканчик. Это шло вразрез с Мишиным планом по обезвоживанию Сережи.

— Шухер! Степанна! — выпалил Миша, и Ерохины припустили к актовому залу.

У радиорубки Сережа замедлил шаг.

— Хотел бы туда попасть? — спросил он.

— Чего я там не видел! — соврал Миша назло брату.

— Ну там много чего есть интересного.

— Например?

— Всякая крутая фигня!

Несмотря на наличие ключа, сам Сережа побывал в рубке всего один раз, да и то по уважительной причине. Как-то зимой он дрожащим голосом зачитал фамилии учеников, бегавших на переменах по коридору. Трансляция проходила в рамках постоянной рубрики выпуска школьных новостей «Говорит дежурный класс». Сережа так волновался, что не видел вокруг себя ничего, кроме бумажки с именами провинившихся.

— Пап, хочешь конфетку?

— Не откажусь.

— Осторожно, она вся растаяла, — предупредила Соня.

— Ничего, — папа съел конфету и облизнул бумажку, испачкав шоколадом нос. — Спасибо.

— Пап, а можно попросить у тебя о маленьком одолжении?

— Маленьком? Какого примерно размера?

— Размером с пачечку арбузной жевачки.

— Я бы рад, но нету у меня жевачки. Особенно арбузной.

— А сходи к нам в столовку, у них, я слышала, есть!

— Ну что за блажь! Переживешь как-нибудь и без жевачки.

— Ну пап! Я забыла утром зубы почистить. Мне будет неуютно. И неудобно перед теми, с кем я буду играть!

— Вы что там, целуетесь? — папа с притворной тревогой полез в текст пьесы. — Сама сбегай. У тебя, как положено говорить в моем возрасте, ножки молодые.

— У меня ножки слишком молодые. У нас в буфете давно уже жевачку ученикам не продают. Только взрослым. Приказ Анныстепанны.

— Жестоко!

— Да, у нас строго. Прям как с сигаретами.

— Жуть. Небось пацаны на переменах бегают пожевать за школу.

В столовой не было ни души. На щербатой тарелке, стоявшей на прилавке буфета, лежал одинокий глазированный сырок. Папа побарабанил пальцами по липкому прилавку. Потом покашлял, чтобы привлечь внимание. Никто не появился. Папа покашлял чуть громче, из-за чего подавился воздухом и закашлял уже в полную силу. Переведя дух, папа заложил руки за спину и стал прохаживаться по столовой.

Когда папа с недоумением рассматривал явно надкусанный плакат с рисунком яблочного пирога, сзади раздался шорох.

На буфетной стойке стояла ворона.

— Кыш! — шикнул папа.

Ворона смерила папу презрительным, как ему показалось, взглядом, схватила глазированный сырок и призадумалась.

Папа на цыпочках подошел к прилавку, не сводя глаз с вороны.

— Спой, светик, не стыдись… — сказал папа.

Ворона взмыла в воздух. Папа взмахнул руками, попытавшись схватить воровку за хвост, однако ворона увернулась, сделав фигуру высшего пилотажа. Папа прыгнул следом, но запутался в попавшемся под ноги стуле. Стул с грохотом упал, а ворона вылетела в растворенное окно.

Победа все же оказалась за папой — сырок остался лежать на подоконнике.

Папа взял сырок и выглянул в окно. Вороны нигде не было.

— Что тут у вас за шум?

Папа обернулся. На пороге столовой стояла директриса.

— Я не знаю. Сама перепугалась, — сказала дородная буфетчица, внезапно материализовавшаяся за прилавком.

— Стул упал, — объяснил папа, поднимая стул.

Он подошел к прилавку.

— Арбузную жевачку дайте, пожалуйста, — сказал он. — Сколько она стоит?

— Тридцать рублей.

Папа положил глазированный сырок обратно на тарелку и полез в карман за деньгами.

Анна Степановна все не уходила, следя за папой.

— Это я себе жевачку покупаю, — на всякий случай пояснил директрисе папа. — Детям не достанется. Правда-правда.

Анна Степановна продолжала смотреть на папу.

— А где второй сырок? — спросила буфетчица, взяв папины деньги и бросив взамен жвачку.

— Не знаю. Тут один и был.

— Два было! Уже три дня тут лежат!

Анна Степановна подошла поближе.

— Да не брал я! Это, наверно, ворона, — папа умоляюще взглянул на директрису. — Опять! Честное слово!

— А почему у вас тогда нос в шоколаде? — спросила глазастая буфетчица.

— Значит, ворона? — сказала Анна Степановна. — Ворона?

— Да, ворона! — разозлился папа. — Это у вас надо спросить, почему у вас тут всюду вороны!

— Ворона, — повторила директриса.

— Черт с вами! Сколько стоит этот ваш сырок?

— Тридцать рублей, — сказала буфетчица. — Что еще будете брать? У нас еще пирожки есть. Свежие!