Все втроем они вышли из тыквенного домика. Грач, попрощавшись, сразу же полетел к себе, а Гномыч и Изюмка – по мокрому, подернутому пеленой тумана лугу – в сторону неблизкой улицы Кузнечиков.
Вода у них под ногами так и хлюпала. Они кое-как добрались до гриба сыроежки, где находилась остановка полевого автобуса.
Под шляпкой грибка не было ни одного ожидающего.
– Видать, только что ушел автобус, – недовольно проворчал Гномыч, сердясь на самого себя, что уступил упрямому поросенку, а не остался дома в своей теплой тыквушке.
Вдруг и Гномычу и Изюмке показалось, что неподалеку кто-то плачет.
– Может, это кукушкина травка слезки льет? – предположил Изюмка.
Но Гномыч хоть и знал, что трава не плачет, все же подошел к зарослям кукушкиных слезок, прислушался.
И вдруг, к своему удивлению, видит: под одной былинкой, в ямочке, лежит, свернувшись калачиком, рыже-бурый хомячок. Изюмка тоже к нему подбежал и тоже удивился. А Гномыч спрашивает найденыша:
– Ты-то что тут делаешь, бедный хомячок?
– Плачу, – отвечает хомячок.
– Вижу, что плачешь. А почему? – вмешался Изюмка. – Почему ты плачешь… как, бишь, тебя там?
– Фадейкой меня звать, – сообщил хомячишка, хлюпая носом. – А плачу я потому, что выпал из корзинки.
– Из какой еще корзинки? – удивился Изюмка. – И как ты мог из нее выпасть?
– А я копошился, – все еще посапывая носиком, сказал хомячок.
– Я, кажется, начинаю понимать! – воскликнул Гномыч. – Кто-то, наверное, вез на рынок целую корзину всяких зверьков – морских свинок, белых мышей, хомячков. А когда садился в автобус, один из зверьков – хомячок Фадейка – и выпал из корзины.
– И что же теперь с ним станется? – с отчаянием в голосе спросил Изюмка.
– Придет автобус, скажем водителю.
– И-и-и! – послышался снова тонкий, протяжный плач. Тут уж и у поросенка Изюмки хвостик начал подозрительно загибаться вниз. А дождь все хлестал и хлестал по земле не переставая.
– Возьмем его к себе домой? – чуть не плача проговорил Изюмка.
Но Гномыч, словно предвидел это, сразу же возразил:
– Нет, Изюмка, об этом не может быть и речи.
– Давай возьмем! – зарыдал поросенок. – И мне тогда будет с кем играть.
– Мало у тебя приятелей, что ли?
– Много. Но они же все не с нами вместе живут.
– И без них предостаточно жильцов в нашей тыкве…
Но потому ли, что изо всех сил зарыдал бедный хомячок, или дождь приударил еще сильнее, или очень уж жалостливо смотрел Изюмка, только сжалось сердце у Гномыча, и он сказал ласково:
– Ладно, Фадейка, так и быть, идем с нами.
Изюмка завизжал, запрыгал от радости, а Гномыч завернул маленького Фадейку в лист подорожника и взял его к себе на руки.
– Возьмем к себе, возьмем к себе! – орал поросенок Изюмка, совсем позабыв и про дождь, и про выставку огородных пугал. И только увидев, что Гномыч несет Фадейку на руках, вдруг остановился.
– Гномыч, это… как же, а я?.. Меня ты тоже возьмешь на ручки? – спросил он.
– Тебя? – улыбнулся старый гном. – Так ты же большой. И тяжелый. На вот тебе лучше зонтик. Держи и шагай следом за нами!
Изюмка так и обмер. Взял в руки зонтик, как ему велели, и молча засеменил следом за Гномычем, который шел с хомячком на руках. И так ему стало обидно, что раньше Гномыч с ним возился, как с маленьким, а теперь – на тебе! Отыскался кто-то другой, еще меньше его, Изюмки. Он уж и не рад был, что они нашли Фадейку.
Вскоре дождь перестал, наступили солнечные деньки. Но Изюмка все равно ходил темнее тучи; ему хотелось поиграть с маленьким хомячком Фадейкой, а тот все время спал в своей люльке.
– Мой Фадейка, – ворчал он. – Ведь для чего мы его домой принесли? Чтобы мне было с кем играть. А так на что он мне нужен?
– И почему ты никак не поймешь: таким малышам, как Фадей, надо спать почти целый день.
– Эх! – отмахивался Изюмка и шел пятачком рыть землю. Вырыл одну ямку, другую, вдруг слышит какой-то шорох.
– Фадик проснулся! – радостно захрюкал он и побежал к люльке.
Наступило веселое времечко и для Изюмки.
– А ну скажи, – допытывался теперь он у хомячка, – ты чей, Фадей?
– Изюмкин, – лепетал спросонья Фадейка. А поросенок буквально места себе не находил от радости.
Послушный хомячок соглашался играть с Изюмкой в любые игры: кувыркался на сене, лежал в вырытых поросенком ямках, зарывался в песок. И сколько угодно играл в прятки! Сокровище, а не хомячонок был этот Фадейка.
Немного погодя пришла к ним мышка Кишмишка и сообщила радостную новость: вода ушла из их подземного дворца.
– А ну, Кишмишка, посмотри, что у меня есть! – громко хрюкнул Изюмка.
У Мышки даже глазенки засветились.
– Ой, какой премиленький хомячок! – пропищала она.
– Его Фадейкой кличут, – милостиво сообщил Изюмка.
Кишмишка обрадовалась, позвала:
– Иди ко мне, золотой мой Фадеюшка!
Хомячок пошел было к ней навстречу, смешно перебирая короткими ножками, но тут Изюмка как вскочит да как побежит ему наперерез.
– Не смей ни к кому ходить! Ты мой – понятно? И, подхватив его на руки, так прижал к груди, словно кто-то хотел у него отнять хомячка. Кишмишка обиделась:
– Чего ты так испугался? Съем я его, что ли?
– Не съешь, – смягчаясь, сказал Изюмка, – но и хватать нечего. Перемажешь еще его золотистую шубку.
– Вот оно что? – возмутилась мышка. – И это говоришь мне ты, у которого вечно и копыта и нос в грязи?!
Тем временем Фадейка снова задремал. Изюмка принес его к Гномычу и попросил:
– Присмотри за ним, пожалуйста. Носик ему вытри. А то у него носик загрязнился!
И сам – в дверь, чтобы с Кишмишкой в прятки играть.
Гномыч усмехнулся и говорит:
– Почему же ты Фадейку мне несешь, когда ему носик нужно вытереть. Это же твой хомячок?
– И мой и твой, Гномыч, – отвечал Изюмка. – Мы же его вместе нашли? Разве ты забыл?
– Нет, не забыл, – возразил Гномыч, посмотрел на своего приятеля Грача, и они оба захохотали.
– Над чем это вы смеетесь? – спросила Кишмишка, заглядывая в окно.
– А над тем, милая, смеемся, что когда Изюмке играть хочется, то Фадейка – его, а когда за хомячком уход требуется и забота, то сразу оказывается, что Фадейка – Гномычев.
– Хи-хи-хи! – ехидно захихикала мышка.
Изюмка разозлился, побежал прогонять Кишмишку домой. Но та уже и сама догадалась, что рассердила приятеля, и убежала. И только издали все еще доносился ее ехидный смешок:
– Хи-хи-хи!
Первое время Изюмка, куда, бывало, ни идет, туда и Фадейку за собой тащит: любил своим хомячком перед другими похвалиться.
– Смотри, Изюмка, – предостерегал его Гномыч, – приучишь к себе малыша, потом не отвяжешься.
– А если я так его люблю, что без него минуты прожить не могу? – кричал Изюмка и прижимал к груди маленький мохнатый комочек.
Но однажды еще один приятель Изюмки, косолапый медвежонок Миня, говорит поросенку:
– Поиграем в футбол, а? Только зря ты своего хомячонка повсюду за собой таскаешь! Ну прямо покою нет от него никакого.
Начали они играть в футбол. В самом деле, Фадейка под ногами путается, мяч поймать хочет.
Почесал Изюмка за ухом: что же делать?
На другой день собрался Изюмка к Филе Зайчику. В гости. В «трех поросят» играть. Дождался, когда Фадейка после обеда уснет, и сам осторожно на копытцах – к двери. Но Фадейка сразу же проснулся. И в слезы:
– Хочу с тобой вместе! Фадей с Изюмкой гулять пойдет.
Нечего делать – надо брать с собой хомячка. А Фадейка, невыспавшись, ноет, хнычет. Так и пришлось Изюмке весь день на руках его нянчить. Все получилось, как Гномыч предсказал.
И вообще, с тех пор, как Фадейка очутился в тыквенном домике, Изюмка то иногда рад был ему, гордился, что он ростом больше хомячка, то, наоборот, хотел бы стать таким же маленьким, как Фадейка. Или даже меньше его. Особенно когда нужно было что-нибудь делать по дому.
Один раз Изюмка учил хомячка, как правильно рыть землю. В это время Гномыч попросил поросенка помочь ему начистить картошки.
– Ты Фадейке скажи, Гномыч! – посоветовал Изюмка.
– Скажу, конечно, и ему тоже. Он очень любит мне помогать. Да только от его помощи мало толку! Полчаса будет мусолить одну картофелину. Маленький он еще, неловкий.
– Я тоже медленно чищу картошку, – сразу же возразил Изюмка. – Вот посмотри, как я ее мусолю.
Гномыч рассердился. Раньше, бывало, Изюмке можно было всякую легкую работу поручать: сушняк, например, порубить на дрова. А теперь Изюмка Фадейке подражает: с охапкой хвороста целый день провозится.
– Я еще маленький! Такой же, как Фадейка.
И сам сжался в комочек, даже голову спрятал. Впрямь – ничуть не больше своего хомячка.
