поделиться с вами кое-какими мыслями...»
Айао несколько раз перечитал письмо и не увидел в нем ничего такого, что требовало бы срочного ответа. Намек Лалейе на разницу в их происхождении несколько смутил Айао, но он не придал ему особого значения. «Идея возникла у меня не потому, что у моего отца есть участок земли. Она завладела мной, как лихорадка, и притом именно после той незабываемой речи Лалейе. Разве это моя вина?»
50. АЙАО ХОЧЕТ УЧИТЬ ДЕТЕЙ ПО-НОВОМУ
В педагогическом училище имени Монтеня [43] Айао вел нечто вроде дневника, куда записывал свои наблюдения над студентами училища, группируя их по происхождению из того или иного народа. Его разговоры с товарищами редко касались школьной жизни, повседневных студенческих забот и других мелочей, которые ему были совершенно безразличны. Школа в Афежу не раз казалась ему местом встречи детей окрестных деревень. В училище Монтеня, в течение трех лет, пока он там находился, он видел зарождение какой-то новой группировки молодых людей из самых различных социальных слоев. Многие из них, попав в училище, стали пренебрежительно относиться к своим родным местам, стесняясь недостатков и смешных сторон их жизни. Некоторые совсем бы забыли родину, не останься у них там родители. Айао знал это. Он слышал, как они, словно посторонние, ко всему безразличные наблюдатели, рассказывали о своих деревнях и земляках. Но все они любили по-настоящему родителей, неустанно вспоминали сказки и народные предания, танцы и шутки, рожденные в их местности. Айао с удивлением и разочарованием отметил, что даже студенты, неплохо владеющие французским языком, не знали, как называются по-французски африканские овощи, фрукты и предметы домашнего обихода.
— Что тебе это даст, если ты будешь знать, что фрукт, который все называют кажу, обозначает по-французски «плод красного дерева», или то, что обычного нашего рачка профессор биологии называет «креветкой»? — спросил его Салйф.
— Ты путаешь разные вещи. Меня, например, поражает, что ты и многие другие здесь не знаете, что слово тарйт по-французски обозначает «летопись», — сказал Айао.
— Ты думаешь, что у нас есть время заниматься сравнениями французских слов со словами местных языков? Для нас сейчас главное — вызубрить программу и быть допущенными к экзаменам, — мрачно заметил Идиссу.
— Вы рассуждаете так по вине ваших учителей. Они не сумели научить вас сочетать требования учебной программы с вашей любознательностью. А ведь это помогло бы вам лучше понять и изучить ваши родные края. Знания нужны не только для получения диплома, они прежде всего необходимы нам, чтобы разобраться во всем происходящем на родине.
— Дорогой Айао, с такими мыслями ты далеко не уедешь, — сказал Малик. — Мой дядя вот уже десять лет работает директором школы в Фукийе, и напрасно.он старается приблизить школу к жизни своего края — жизни, которую некоторые местные молодые люди, вернувшиеся из Европы, пытаются модернизировать. Если ты поедешь в Фукийю, ты увидишь, что существует целая пропасть между тем, что дается школьной программой, и реальной жизнью деревни, для детей которой знания, получаемые в школе, совершенно не применимы на практике. Уж я-то это знаю.
— Именно поэтому вопросам преподавания в школе нам нужно уделять больше внимания. Тогда и детей учить мы сможем по-новому.
— Ну, это будет видно потом: когда мы кончим училище, а затем институт Вильяма Понти, — сказал Салиф.
«Потом»... Нет, Айао не любил откладывать на завтра то, что можно и нужно сделать сегодня. Поэтому он упорно продолжал свои поиски.
Когда Айао, при свете заходящего солнца, окрасившего в пурпур небо над горой Югуруной, приехал в деревню в конце третьего года своей учебы в педагогическом училище, длинный соломенный навес возвышался над его участком. Сита, которую он буквально засыпал вопросами, смутившись, не знала, что ответить.
— Не горячись так, Айао, отец все тебе объяснит лучше, чем я.
— Что вы надумали, Сита? Разве участок мне больше не принадлежит?
— Да нет же... Как ты можешь так говорить? Отец тебе его дал, и он навсегда твой. Если его доводы тебя не убедят, Лалейе добавит к ним кое-что от себя, и ты все поймешь...
— Лалейе? А какое отношение к моим делам имеет Лалейе?-—удивился он.
— Я догадываюсь, о чем вы говорите, — вмешался Киланко, который вместе с женой и Ситой пришел на пристань встречать сына. — Ты прекрасно знаешь, Айао, что у меня нет секретов от тебя. Поэтому я сразу же объясню тебе, какое отношение Лалейе имеет к нашей семье. Мы вам об этом ничего не писали, ни тебе, ни твоим братьям и сестрам, потому что к вашей учебе это не относится. Лалейе через несколько недель станет членом нашей семьи. Он просил у нас руки Ситы, и они должны пожениться.
— Вот как? — удивился Айао.
— Разве тебя это не радует, Айао? — спросила мать.
— Я не знаю, мама. Если они любят друг друга, тогда я рад за них и желаю им счастья.
— Твой ответ меня огорчает, Айао, — сказала Сита.
— Ты что, хочешь, чтобы я заплясал от радости, что ты влюблена?
— А я-то так ждала твоего приезда...
— Я тоже ждал этой минуты, Сита, и рад снова видеть тебя, но меня расстроило то, что ты ни в одном из своих писем даже намеком не упомянула о своих отношениях с господином Лалейе. Именно эта скрытность с твоей стороны, которой я до сих пор у тебя не замечал, меня и огорчает, а совсем не мысль о твоем счастье. Его я желаю тебе от всего сердца.
Держа в одной руке чемодан своего брата, Сита другой взяла руку Айао и крепко пожала ее.
— Не сердись на меня, Айао. Может быть, я несколько суеверна, но мне всегда вспоминаются слова нашей старой, доброй Алайи: «Успех всякого дела висит на кончике хорошо хранимых секретов».
Быстро наступали сумерки, унося с собой последние красноватые отблески уходящего солнца. Айао, Сита, Мумуни и их родители пришли домой. После ужина студент допоздна разговаривал с родными. Они подробно рассказали ему о Лалейе, о том, как он собирается помочь Айао в осуществлении его заветной мечты.
— Он считает, — объяснила Сита, — что постройка в Югуру школы по инициативе частного лица, какие бы ни возникали при этом трудности, какое бы чувство ревности
