— Три минуты, Чарли.
Тем же вечером Сара лежала в постели, в темной спальне, когда тихонько вошла Ванда. Сара, одетая в старую отцовскую пижаму с обрезанными рукавами и подвернутыми штанинами, смотрела, как Ванда крадется по комнате, стараясь ступать как можно тише. Споткнувшись о табуретку возле зеркала, девушка какое-то время балансировала на одной ноге, потом наконец открыла дверцу кладовки и зажгла там лампочку.
— Если хочешь, включай верхний свет. Я еще не сплю, — окликнула ее Сара.
— Тебе трудно было сразу сказать?
— Ну как твоя поездка, Ванда? Удалась?
— Вполне.
— Видела ребеночка?
Очень славный малыш. Вылитый Фрэнк. Ты даже не представляешь, как похож.
— Бедный ребенок.
— Вовсе не бедный, он просто красавчик — вся головка в рыжих кудряшках. — Старшая сестра быстро разделась, выключила малый свет и нырнула в постель рядом с Сарой. Разгладив подушку, она улеглась на спину, глядя в полоток. — Фрэнк — замечательный парень, правда?
— Нормальный.
— Он тебе не нравится? — Ванда приподнялась на локте, сверху вниз глядя на Сару, одетую в огромную полосатую пижаму.
— Я же сказала — он нормальный парень.
— И чем он тебе не угодил?
— Я не говорила, что он мне не угодил.
— Знаю, но я же не слепая. Так что тебе в нем не нравится?
— Например, он никогда не обращает внимания на Чарли. Сегодня вечером с ним даже не поздоровался.
— Наверное, Фрэнк просто не заметил его в палатке. Кроме того, он относится к Чарли очень хорошо, он мне сам говорил. Что еще?
— Да ничего, только очень уж твой Фрэнк раздувается, когда называет тебя крошкой — и еще бросает многозначительные взгляды, как киногерой.
— Но мне приятно, когда он зовет меня крошкой. Ты еще поймешь, когда тебя саму так станут называть.
— Интересно, кому это пришло бы в голову назвать меня крошкой, кроме разве что Зеленого Великана[4].
— Ох, Сара…
— Я настоящая дылда. Длиннее всех на свете.
— Ты еще встретишь кого-нибудь.
— Ага, если повезет, я встречу кого-нибудь родом из дикой страны, где идеал женской красоты — это тощая дылда с огромными ногами и кривым носом. Однако же всякий раз, когда я смотрю телевизор, даже в самых диких дальних странах, где девицы пляшут в прозрачных шароварах и жестяных лифчиках, эти самые девицы все равно как на подбор миниатюрные и хорошенькие. — Помолчав, она добавила: — Да мне и дела нет. Терпеть не могу парней. Они все — сплошное пустое место.
— Сара, что с тобой творится?
— Ничего.
— Нет уж, я серьезно спрашиваю. Что происходит?
— Сама не знаю. Просто мне очень плохо.
— Болит что-нибудь?
— Перестань изображать няньку.
— Но я хочу знать.
— Нет, у меня ничего не болит, мне просто очень плохо. Так бы и визжала, и кидалась бы чем попало. Хочется вскочить, содрать шторки, порвать в клочья простыню, запустить чем-нибудь в стенку. Еще повышвыривать все тряпки из шкафа и поджечь, и…
— Может, тебе устроить что-то подобное, если ты уверена, что станет легче?
— Да не станет. — Сара подкинула простынку, которой накрывалась, и смотрела, как та опускается обратно. Она чувствовала, как ткань мягко ложится на голые ноги. — Мне кажется, что я никто.
— Ох, Сара, это со всеми иногда случается.
— Но не настолько же. Я вообще не человек. Я некрасивая, даже не хорошенькая, и не умная, и танцевать не умею, и никому не нравлюсь. Просто никто.
— Ты отличная посудомойка.
— Заткнись ты, Ванда. Мне не смешно.
— Слушай….
— Сперва притворяешься, что хочешь со мной поговорить, а сама начинаешь смеяться. Ты все время так делаешь.
— Ладно, я кончила смеяться, давай продолжим разговор.
— Видела бы ты некоторых девчонок из нашей школы — сразу поняла бы, о чем я. Они на супермоделей похожи. Расфуфыренные как не знаю кто, и парни вокруг них так и вьются, приглашают их куда попало, и на вечеринки, и на танцы, а когда они просто идут по коридору — все вокруг оборачиваются и смотрят им вслед.
— Да, знаю я таких девчонок. У них пик расцвета приходится на старший школьный возраст. Они уже в восьмом классе выглядят как зрелые женщины — с шикарными прическами, с подведенными глазами, а ко времени колледжа у них уже потасканный вид.
— Кому-кому, а мне можно не волноваться, что у меня когда-нибудь будет потасканный вид.
— Мне всегда казалось, что очень печально, когда расцвет девушки приходится на ее старшие классы.
— Девочки, хватит спорить, — донесся голос из комнаты тетушки Вилли. — Я вас уже давно слушаю.
— Мы и не спорим, — отозвалась Ванда. — Мы мирно беседуем.
— Не говорите мне, что я не отличу спор от мирной беседы. Я в своей жизни слышала достаточно споров — и один из них слышу прямо сейчас. Хватит болтать, пора спать.
— Спим, спим.
Сестры полежали в тишине. Потом Сара нарушила молчание:
— Похоже, что мой пик расцвета был в третьем классе, когда меня выбрали старостой.
Ванда рассмеялась.
— Просто наберись терпения и подожди.
Она потянулась к туалетному столику, включила радиоприемник и подождала, пока тот разогреется.
— Фрэнк собирался позвонить на шоу Даймонд-Джима и посвятить мне песню, — сообщила она. — Тебе радио не мешает?
— Не.
— Зато мне мешает, — снова воззвала тетя Вилли из соседней комнаты. — Может, вы обе и можете спать при включенном радио или при спорах во весь голос, но я не могу.
— Я же включила на самую маленькую громкость! Чтобы хоть что-нибудь расслышать, мне приходится к нему ухом прижиматься! — Вдруг Ванда умолкла на полуслове. — Ты не слышала, что там диктор сказал?
— Что эта песня посвящается девушкам со второго этажа Арнольд-холла.
— А-а…
— Я не шучу, — крикнула тетушка за стеной. — Немедленно ложитесь спать! Ванда, тебе завтра рано вставать, тебе нельзя опаздывать на работу в больницу. Это Сара может себе позволить проваляться в постели до обеда…
— Интересно, как это я могу себе позволить проваляться до обеда, если она меня в восемь утра поднимает, — пробормотала младшая сестра.
— Тетя Вилли, я только послушаю песню, которая мне посвящается — и сразу спать.
Молчание.
Сара повернулась на бок, плотно обмотавшись простыней, и закрыла глаза. Спать совершенно не хотелось. Она слышала музыку из радиоприемника, звуки из-за стены, из комнаты Чарли — как тот ворочался в постели, пытаясь устроиться поудобнее, и все не мог угомониться. Сара накрыла голову подушкой — но и подушка не заглушала шума. Как ни странно, громче всего казались беспокойные звуки, доносившиеся из спальни брата.
Чарли всегда спал плохо. В три года он перенес одну за другой две болезни — обе серьезные, с высокой температурой. Это едва не убило мальчика и сильно повредило его разум. Выздоравливая, он лежал в кроватке тихо и неподвижно, и Саре было странно видеть бледным и безмолвным малыша, только что горевшего в жару и стонавшего от боли. Некогда живые и яркие, глаза Чарли не сразу фокусировались на том, что было перед ним; он не тянул рук, даже когда Сара трясла перед братиком его любимой плюшевой собачкой Бу-бу. Он редко плакал, совсем не смеялся. Теперь, когда Чарли подрос, он будто бы решил расплатиться постоянной бессонницей за долгие дни, которые он провел неподвижным в постели.
Сара слышала, как он тихонько стучит ногой о стену. Чарли мог делать это часами — производя негромкий однообразный звук — похоже, его никто не мог расслышать, кроме Сары, спавшей с ним через стену. Со вздохом девочка сунула подушку обратно под голову и уставилась в потолок.
— Ты слышала? — прошептала Ванда. — Только что был номер, посвященный мне! «Фрэнк просит исполнить эту песню для своей крошки».
— Какая пошлятина.
— А по-моему, очень мило.
Стук о стену на миг прекратился — только для того, чтобы начаться вновь. Сара давно привыкла к этому звуку, но сегодня он казался особенно громким. Девочка обнаружила, что вспоминает — именно таким было первое движение Чарли после долгой болезни: беспокойное подергивание ногой. Слабое движение, под одеялом и не разглядишь — но сегодня от него, похоже, трясется весь дом.
— Только не говори, что ничего не слышишь, — горько сказала Сара сестре. — Не понимаю, как вы все умудряетесь столько времени врать, что не слышите, как Чарли стучит о стенку.
Нет ответа.
— Ванда, ты спишь?
Тишина.
— Никогда не понимала, как людям удается взять и заснуть, когда им вздумалось. Ванда, ты что, правда спишь?
Не дождавшись ответа, девочка натянула простыню на голову и опять отвернулась к стене.
Чарли лежал в своей постели, по-прежнему постукивая ногой в стену. Он не спал, глядя в потолок, где двигались ночные тени. Засыпание всегда давалось ему нелегко — а сегодня к тому же раздражала пижама: от нее оторвалась одна пуговица, и заснуть было совершенно невозможно. Перед тем, как пойти спать, он показал тете Вилли пустовавшее место от пуговки — но та только похлопала племянника по плечу и сказала: «Ступай, я завтра пришью». И опять отвернулась к телевизору, где показывали какую-то викторину.
