На улице дул сильный ветер, нёс пыль, обрывки газет, раскачивал высокие тополя и трепал синий матросский воротничок мальчика, прижавшегося лбом к холодной железной ограде. Дул ветер, и по небу медлительно и торжественно плыли облака, тяжёлые и грузные, как айсберги Антарктиды.
Гауптвахта
У высокого берега Западной Двины перед строем «синих» медленно расхаживал Всеволод, размахивая треугольным флагом. С лыжами в руках слушали мальчики чёткий, отрывистый голос своего вожатого. Они готовились к штурму крепости, которую на противоположном берегу из снега возвели «зелёные» — шестиклассники другой школы. На стене этой крепости и нужно было водрузить флаг.
Мороз стоял свирепый. Даже тёплые валенки не могли уберечь ноги от холода. Ребята пританцовывали на снегу, подталкивали друг друга плечами, хлопали варежкой о варежку.
И вот, когда Всеволод. уверенным юношеским баском отдавал последние распоряжения, в строю послышался вкрадчивый шёпот. Сперва он был тихий и осторожный, но с каждой секундой становился громче и назойливей.
— Чего лезешь не в своё дело? — шипел один голос. — Тебя не назначили, стой и не шебурши.
— А меня и назначать не нужно, — отвечал другой голос. — Слыхал, что Всеволод говорил? В разведку пойдут лучшие лыжники. А ты и стоять-то на лыжах не умеешь.
— Это я-то не умею?
— А то кто — я, что ли?
— А ну повтори, что сказал…
— И повторю. Думаешь, не повторю?
В строю «синих» притихли. Все стали прислушиваться. Но спорщики уже ничего не замечали.
— Дурак ты, вот кто! — сказал один из них, переходя с шёпота на полный голос.
— Это я дурак? — изумился другой, переходя на крик. — Ах ты, трепло несчастное!
Строй «синих» сдвинулся, спорщики побросали лыжи и яростно сцепились.
— Сорокин и Свиридов! — прогремел чуть картавый голос Всеволода. — Прекратить безобразие!
Но безобразие не прекратилось. Наоборот, драка разгоралась всё пуще.
Они пыхтели, как медвежата, старались свалить друг друга, пинали ногами и бодались.
Наконец они разлетелись в стороны, и Митька Сорокин, более ловкий, увернувшись от удара, как кошка прыгнул за ствол клёна. Грузный Юра Свиридов, с красным, перекошенным лицом, бросился вслед. Они бешено закружились вокруг дерева.
Юра внезапно застывал на месте. Но Митька держал ухо востро и тут же останавливался как вкопанный.
— А ну давай, давай! — блестя зубами, азартно вскрикивал Митька, — Быстрей поворачивайся, тюлень!
Это был низкорослый, крепкий, как дубок, мальчишка в коротком бобриковом пальтеце с продранными локтями. Пунцовое от мороза курносое лицо его светилось вдохновением драки. Он был слабее, но превосходил противника в проворстве, и поединок продолжался с переменным успехом.
Окончилась драка внезапно: Митька, свернувшись в клубок, бросился Свиридову в ноги, и тот тяжело рухнул в сугроб. Подхватив Свиридова под коленки, Сорокин воткнул его головой в снег и сдёрнул с ноги валенок.
— Сорокин! — Всеволод с силой вонзил в снег древко флага и замер на месте.
— Чего? — неохотно отозвался Митька.
— Немедленно верни Свиридову валенок и иди сюда!
Ребята стали подымать Юру. Вывалянный в снегу, в одном правом валенке, он был разъярён и всё ещё лез в драку, но ребята крепко держали его за руки.
— Держи! — Митька небрежно швырнул валенок, поднял свои лыжи и ленивой развальцей подошёл к командиру.
— Ты это что?
— В разведку хочу.
— А какой был приказ?
— Да он и маскироваться-то не умеет. В собственных ногах запутается. Дылда несчастная!
— Я тебя спрашиваю: какой был приказ?
— Ну, был идти ему…
— А кто тебе дал право оспаривать военный приказ? Кто, я спрашиваю!
— Да я думал…
— Отставить! — Всеволод нервно потёр перчаткой щёку и громко, чтобы слышали все ребята, отчеканил: — За нарушение воинской дисциплины налагаю на тебя взыскание: трое суток гауптвахты. Немедленно пойдёшь в школу и будешь помогать девочкам делать ёлочные украшения… Ясно?
Мальчики, окружившие Митьку, переглядывались. Многие из них испытали на себе беспощадную строгость Всеволода, но до гауптвахты дело ещё не доходило. Даже Юра перестал вырываться из рук ребят и успокоился: эта мера наказания вполне устраивала его.
Митька молчал и ковырял носком валенка снег. Выбыть сейчас из игры — это был удар, которого он не ожидал.
— Слушай, Сева, — мягко сказал заместитель командира Коля Ерохин, губастый парень с круглым добрым лицом, — он, конечно, трёх суток заслуживает, вполне заслуживает, но, понимаешь ли, учитывая обстановку, мне кажется, можно ограничиться более мягким взысканием. Я бы лично не удалял его из подразделения в то время, когда начинается штурм. Нельзя забывать, что штурм будет очень трудный, потребует всех наших сил и каждая боевая единица…
Ребят словно прорвало — вот были те слова, которых они ждали, но не решались высказать вслух.
— Верно! Верно! — зазвучали голоса.
— Он все подходы к крепости знает!
— Оставить Митьку! Оставить!
Всеволод непреклонно смотрел на ребят и молчал, пока не улёгся шум. Выждав паузу, он металлическим голосом сказал:
— Мы никому не позволим деморализовать наши боевые ряды. Знаете ли вы с чем это граничит в военное время? Знаете, я вас спрашиваю?
Ребята опустили глаза, замолчали. С Двины пронзительно задувал ветер, леденил щёки и руки, постукивал обледеневшими ветками клёнов.
— С предательством! — жёстко закончил Всеволод.
— Врёшь! — сорвавшимся голосом закричал Митька и, сжимая кулаки, огляделся, ища поддержки у ребят.
Но ребята молчали: кто смотрел в небо, кто возился с креплениями на лыжах, кто усиленно дул в варежку. Тогда, облизнув кончиком языка пересохшие губы и поглубже нахлобучив ушанку, Митька медленно стал вынимать палки из лыжных ремней.
— И никакого прощения человеку? — робко спросил чей-то простуженный, с хрипотцой голос.
— Приказ обжалованию не подлежит, — отрезал Всеволод. — Сорокин, можешь идти.
— Ну что ж, — сказал Митька, сунул носки валенок в ремни, туго затянул на пятках заржавевшие пряжки и
