был ошеломлён: вот это да! На другой конец земного шара… Какой счастливец отец! А мама тоже хороша… Ну что ей надо? Радовалась бы, плясала, а то на тебе — запрещает отцу поплыть на другой конец земного шара делать открытия!.. Вот, оказывается, что бывает у них дома в то время, когда он отплясывает под дождём или прыгает с помойки — кто дальше…
В передней было так тихо, что сухое потрескивание счётчика возле двери оглушало Алёшу. В носу защекотало, хотелось чихнуть, но мальчик с трудом сдержался и продолжал насторожённо слушать.
— Боже мой, какая я несчастная! — проговорила мама, сморкаясь в платок. — Другие девочки из нашего класса вышли замуж за обыкновенных смертных и счастливы, а я… я…
— Лена, — сказал отец сурово, — если так, то я должен предупредить тебя: я уже подал заявление ректору университета с просьбой зачислить меня в состав экспедиции, и отступать я не намерен, и ещё…
— И что «ещё»? — Мама перестала плакать.
— И ещё начальнику Главсевморпути…
— Ах, вон оно что! — сказала мама каким-то новым, напряжённым голосом, и Алёша по лёгкому шуршанию платья понял, что она поправляет заколки в тугом узле волос на затылке: так она делала всегда, когда сильно волновалась. — Ты значит, уже и заявление подал? И со мной не посоветовался.
За дверью застучали каблуки.
Алёша мгновенно юркнул в столовую. Едва он успел уткнуться в первую попавшуюся книгу — это оказалась «Вкусная пища», — как в комнату вошла мама и, ничего не замечая вокруг, прошла в другую комнату. Глаза её смотрели в одну точку, подбородок был чуть приподнят.
Отец ходил по кабинету, и даже мягкий ковёр не мог заглушить его шагов. На скрип двери он не обернулся, но, когда услышал голос сына, удивлённо посмотрел на него.
— Морскую ванну принял? — спросил он.
— Ага! — Алёша улыбнулся: отцу можно сказать всю правду, он поймёт, сам небось не раз вымокал в экспедициях под ливнями.
Отец щурился от яркого света, и его виски с проседью сверкали, как соль. По его лицу, сухощавому и спокойному, с решительными складками у рта, нельзя было и представить, что минуту назад он поссорился с матерью.
— Ты что это кашляешь? — вдруг подозрительно спросил он.
— Я не кашляю, — сказал Алёша и, посопев носом, ещё раз кашлянул.
— А ну поди сюда! — Отец приложил к его лбу большую ладонь и покачал головой. — Ты весь дрожишь… Тебя знобит?
— Я… я… не дрожу, — ответил Алёша, зубами выбивая дробь и мелко вздрагивая всем телом.
— А ну переодевайся, и скорее! — сердито сказал отец.
Алёша очень хотел расспросить отца об Антарктиде, куда мама не пускала его и куда он так рвался чуть не с Алёшиного возраста, и ещё хотел сказать отцу, что хоть мама и очень хорошая и красивая, но чтоб в этом вопросе он ни в коем случае не слушался её.
Но Алёша почему-то решил, что сегодня лучше об этом помолчать.
А утром он проснулся с жаром. Мама силой втолкнула под мышку градусник, холодный, как собачий нос, и Надька неусыпно сторожила все десять минут, чтоб хитрый Алёшка не стряхнул ртуть. И уж конечно, температура оказалась повышенной. Мама не разрешила вставать, и завтракал он в постели. Днём пришёл врач, послушал черной трубкой грудь, спину, изрёк: «Грипп» — и ушёл, а мама немедленно отправила Надьку в аптеку за лекарствами.
Чувствовал себя Алёша не так уж плохо, но покорно разрешил сунуть в рот порошок и влить столовую ложку горькой — пришлось сморщиться — микстуры.
Всё это были сущие пустяки, на которые не стоило обращать внимания. С той минуты, когда он случайно подслушал спор родителей, его жизнь круто изменилась. Когда отец ушёл на работу и куда-то ушла мама, а Надька возилась на кухне, мальчик слез с кровати, шмыгнул в отцовский кабинет, вытащил из-под шкафа ключик, куда его спрятала зловредная Надька, и стал с лихорадочной поспешностью читать всё, что было про Антарктиду. Дизель-электроход скоро должен отплыть, времени оставалось в обрез, а он мало, он так позорно мало знает об этом загадочном материке! Он должен знать о нём всё, решительно всё…
Из энциклопедии выяснилось, что материк занимает четырнадцать миллионов квадратных километров — ого! Что средняя высота его гор — три тысячи метров — тоже ничего! Что возле Антарктиды плавает уйма китов, есть и тюлени, и моржи, и императорские пингвины, но — вот беда! — нет ни одного белого медведя…
Как только в дверь позвонили — должно быть, вернулась мама, — Алёша метнулся в спальню и юркнул в постель. Так продолжалось три дня, пока ему не разрешили вставать. Теперь он почти всё время изучал книги про Антарктиду. В их доме, однако, что-то изменилось — и это было сразу заметно. Когда Алёша сидел за столом, отец почти не разговаривал с матерью, а всякий раз, когда мальчик приходил со двора, родители сразу умолкали — видно, спор ещё продолжался.
И вот однажды утром мама ушла в спальню, как обычно, в халате и вышла неузнаваемая — в сером костюме с узкой юбкой и в чёрных лаковых лодочках. Она сразу стала тонкой и высокой, и Алёша прямо залюбовался ею. От мамы так пахло духами, что в носу у Алёши защекотало. Лицо у неё было очень строгое, чуть припухшее под глазами.
Надев серую шляпку, мама стала копаться в отцовском шкафу, просматривать и откладывать в сторону какие-то бумажки с круглыми и треугольными печатями. А в одной из них, похожей на обложку тетради, были закреплены кусочки плёнок, вроде киноленты, только вместо кадров были изображены какие-то волнистые линии.
Гремя стульями и хлопая дверями, мама вернулась на кухню, отдала распоряжение Надьке насчёт обеда, посмотрелась в зеркало и ушла из дому. А Алёша тотчас очутился в отцовском кабинете. Он, как это очень любил делать отец, уселся в глубокое квадратное кресло и, глядя на карту полушарий, погрузился в мечты…
Шумит океан, гонит на жёлтый берег Африки крутые грохочущие волны, свищет ветер, а по океану, сквозь пену и брызги, ломая носом валы, быстро идёт могучий дизель-электроход. На мостике рядом с капитаном стоит в меховой одежде отец, рослый,
