— Вам что, особые указания требуются? — рявкнул на нее подполковник. — Вы в воинской части работаете, а не на базаре. И извольте подчиняться нашим законам!
— Она, товарищ подполковник, присяги не принимала, — проговорил за его спиной Руслан, — и воинского звания она не имеет.
— С вами у нас будет отдельный разговор, лейтенант, — отрезал Серкиз. — Вы почему не на разборе полетов?
— Собирался как раз.
— И вмешиваться в дела медицинской службы вас, по-моему, никто не уполномачивал.
— Так точно, не уполномачивал, — сказал Руслан. — Только лекарств по домам она все равно разносить не станет.
— Что?!
— Не станет, — повторил Руслан. — В обязанности фармацевта не входит разносить по домам лекарства.
— Лейтенант Барханов! — прогрохотал Серкиз.
У меня внутри все оборвалось. А Руслан невозмутимо сказал:
— Я вас слушаю, товарищ подполковник.
Выкатив красные глаза и подергивая сведенным в сторону ртом, Серкиз на минуту замер. Казалось, он сейчас раздуется и лопнет. Одна бровь у него взлетела на лоб, другая прикрыла глаз. Но он не лопнул. Он негромко и словно взвешивая каждое слово проговорил:
— Передайте вашему командиру эскадрильи, что я арестовал вас на… двое суток домашнего ареста.
— Есть передать командиру эскадрильи, что вы арестовали меня на двое суток домашнего ареста! — отчеканил Руслан. — А если он спросит, за что?
— За неумение разговаривать со старшими! — рявкнул Серкиз и повернулся к Фене.
Он протянул к окошечку ладонь:
— Порошки.
— Что? — шевельнула губами Феня.
— Порошки. От головной боли, — проговорил он раздельно и почти спокойно. — У меня ведь свободного времени больше, чем у вас.
Белый пакетик утонул в кармане подполковника. Подполковник толкнул входную дверь. Дверь от толчка распахнулась так, что даже стукнула с обратной стороны в стену. И мне почему-то вспомнилось, как Серкиз швырнул на землю козла Назара.
Серкиз уже исчез, а мы все еще сидели ни живы ни мертвы. Даже Эдька, который называет подполковника Сервизом и у которого у самого отец — майор, и тот словно ежа проглотил и никак не мог сообразить, что же теперь будет.
Феня прикрыла свое оконце и твердила в оставшуюся щель:
— Иди, Руслан, иди. Честное слово. Сейчас еще Суслов придет. Не хватало, чтобы ты еще с ним сцепился!
И Руслан не стал дожидаться капитана медицинской службы Суслова. Руслан надел фуражку с белым чехлом, вскинул к козырьку вытянутые пальцы, щелкнул каблуками и пропел:
— «Ты не печалься, ты не прощайся, я обязательно вернусь!»
Во человек! Ему двое суток ареста, а он хоть бы хны! И поет еще.
Тетка в кирзовых сапогах вышла от зубного врача с крепко стиснутыми челюстями. Голову она держала, как все равно Феня на танцах, будто несла на макушке кувшин с водой. С краю рта у нее торчал кусочек ваты.
— Следующий, — выглянула из своего кабинета Алла Францевна. — А Русланчик где? Если я не ошибаюсь, мы лишились его визитов на целых двое суток? Кто следующий?
Лицо у Аллы Францевны как на контрастной фотографии. Чернющие волосы и брови, ярко накрашенные губы и совершенно белая, с синеватым отливом кожа. Во рту у нее поблескивал золотой зуб.
— Следующий есть? — блеснула золотым зубом Алла Францевна. — Или вы не ко мне?
Про Аллу Францевну говорили, что она великий стоматолог. Но мы-то своими ушами слышали, какой она великий. У нее в кабинете даже стрелок-радист Евстигнеев и тот мычал.
После всех этих мычаний, воплей и рычаний мне уже было не до воспитания смелости. Мне нужно было немного передохнуть. Я не мог без передышки лезть сразу от Серкиза к Алле Францевне.
— Давай, чего же ты, — подтолкнул меня Эдька.
Я опустил голову.
— Вот он следующий, — сказал Эдька. — Только он стеснительный очень.
— Ай-яй! — сказала Алла Францевна. — Как начальника штаба обливать, так ты не стесняешься, а тут сразу застеснялся.
Про тот случай теперь уже весь остров знал. У нас новости на одном месте не залеживаются.
— Заходи, стеснительный, — сказала Алла Францевна.
Я вздохнул и зашел. Кресло походило на уставшего робота, который присел отдохнуть на перевернутый конус с винтом на макушке.
— Прошу, — пригласила Алла Францевна.
Я взгромоздился к роботу на колени. В глаза мне ударила яркая лампа.
— Повыше, — сказала Алла Францевна. — Вот так. Какой зуб?
Она застучала по зубам железякой. По каждому зубу в отдельности. Стук отдавался в затылке. У меня заныли сразу все зубы. И заодно в животе. Но, собственно, после грохота, который устроил Серкиз, мне было уже не так страшно. Что такое выдернутый зуб по сравнению с Серкизом? Детские игрушечки.
Она еще постукала железякой по зубам. Потом поковырялась в них каким-то крючком и спросила:
— Больно?
— Э-э, — сказал я.
Я не умел говорить с открытым ртом.
— Совсем не больно? — спросила она.
Я закрыл рот и сказал:
— Совсем.
— Худо твое дело, — вздохнула она.
— Почему? — испугался я.
— Раз уже не болят, удалять нужно.
— Удалять?
— Да, четыре штуки.
— Сейчас?
— А когда же? Иначе возможно заражение.
Она бренчала в эмалированной ванночке инструментами. Ванночка была изогнута, как фасолина. У меня под лопаткой забил тревогу мускул.
— Они вообще у меня никогда не болели, — признался я.
— Открой рот, — сказала она.
— А вы без замораживания?
— Открой рот.
— Тетке так с замораживанием.
— Открой рот, тебе говорят! Тут больно?
— М-м…
— Врешь, совсем не больно. А тут?
— М-м…
— Плюнь сюда.
Я плюнул роботу в круглую ладошку с дыркой.
— Больно было?
— Не.
— Вот твой зуб, — сказала Алла Францевна. — Молочный. Он мешал расти другим. Держи на память.
— И всё? — удивился я. — Уже выдернули?
— Всё. Остальные твои зубы можно экспонировать на выставке.
Эдьки с Киткой в приемной не оказалось. Они поджидали меня на лестнице. Дверь на лестницу была открыта.
— Как? — спросил Эдька.
Я молча разжал кулак и показал им выдранный зуб.
— Хо-хо! — сказал Эдька. — Загибаешь. Не на тех напал. Теткин, наверно, подобрал.
— И без замораживания, — сказал я, подставляя им открытый рот. — Нате.
Они заглянули мне в рот, но особого удивления не выразили. И больше всего Эдька.
— Подумаешь, зуб! — брезгливо поморщился Эдька. — Вот Барханов Сервиза отбрил — это да.
Он завел разговор про Руслана Барханова. Специально, конечно, завел. Чтобы меня принизить. А Китку на какой хочешь разговор завести можно. Кит каждое слово за чистую монету принимает. Разные там тонкости и ехидства доходят до него, как до козла Назара.
Я не стал лезть в их разговор со своим зубом. Я завернул зуб в бумажку и спрятал в карман. Мы отправились в холостяцкую гостиницу навестить Руслана Барханова, который сидел под домашним арестом. Хотя Руслан Барханов и неунывающий человек, но все равно сидеть одному под домашним арестом не очень-то весело.
На крыльце гостиницы сметала со ступенек мусор уборщица Параня Цитрамоновна.
— А откуда ж он тут? — сказала Параня Цитрамоновна. — Как утром ушел, так и не приходил.
Вот тебе и двое суток домашнего ареста!
Мы уселись на приставную лестницу, которая лежала набоку у стены. Такие лестницы всегда внизу широкие, а наверху узкие. Я сел выше всех, Эдька — рядом со мной, но чуть ниже, а Кит еще ниже.
Параня Цитрамоновна выскребала каждое пятнышко на крыльце. Скобу, о которую счищают грязь с подметок, она даже кирпичом подраила.
Почему Параню Цитрамоновну зовут таким странным именем, никто не знает. Прилипло к ней это имя с легкой руки Руслана Барханова. А она не обижается, хотя в Сопушках у нее давно уже гоняет по улицам и задворкам голопупый внук Федор.
Руслана мы так и не дождались. Он не появился и тогда, когда офицеры стали возвращаться с аэродрома. Я уже начал подумывать, не заменил ли ему Серкиз домашний арест гауптвахтой. Но тут пришел Сеня Колюшкин и сказал:
— Он, кажется, в бильярд играет.
Руслан действительно оказался в Доме офицеров. Он лежал животом на борту бильярда, качал, словно насосом, кием и говорил:
— Девятка дуплетом в угол.
Кремовые шары щелкнули, раскатились по зеленому сукну, и «девятка» в угол не пошла.
— Пять в середину, — сказал Русланов друг лейтенант Тарас Коваленко.
Коваленко с его невысоким ростом играть было трудней, чем Руслану. Но он не сдавался. Встав на цыпочки, он так тянулся за шаром, что прямо из кителя вылезал. А красные от напряжения залысины на лбу блестели у него капельками пота.
Вокруг зеленого стола толпились офицеры. Дым от папирос клубился такой, что Эдька сразу подался на улицу. Еще бы! Пропахнешь тут этим дымом, а потом доказывай, что ты не верблюд. Раз от тебя пахнет, значит курил. Эдьке от его мамочки, Веры Семеновны, один раз уже досталось за такое дело. И заодно с ним я тоже несколько лекций прослушал. Не мог же Эдька, по ее мнению, курить один. Только со мной!
