Наверное, корень был очень длинным и разделили его на короткие, толстые корешки. И не золотые вовсе, а шершавые, тускло-жёлтые.
Но чем больше смотришь на такой корешок, тем интересней он становится: то фигурку носорога, то черепаху с узорчатым панцирем напомнит. А Иринке вдруг показалось, как сквозь тускло-жёлтую кору солнце золотистое проглянуло…
Когда Иринка прошлым летом была у своей бабушки, та ей рассказывала:
«В краю, где утром пахнет хвоей, а средь белого тумана еле видны высокие горы, поселились смелые люди. На склонах гор избы построили, коров да свинушек завели. В быстрых реках стали рыбу-хариус ловить, в тайге кедровые шишки добывать и на диких зверей охотиться.
Лучшим охотником считался мой отец, а твой прадедушка Иван Терентьевич, в то время молодой, высокий и красивый парень. И звали его просто Иван. Приглянулась Ивану девушка — милая и добрая Лиза. Мать этой девушки знала травы целебные и за больными ухаживала.
Случилась беда с одним человеком: обломился хрупкий сучок под ногами, и упал он с высокого кедра. Сильно ушибся, поранился. Раны быстро заживали, а сил подняться всё равно не было. Часто лежал в забытьи.
— Может поднять его только золотой корень, — сказала Лизина мать.
А корень тот золотой рос на самой далёкой горе, где никогда не таял снег. Да и найти корень трудно: незаметным жёлтым цветком он себя выказывает.
Стал Иван к Лизоньке свататься, а она возьми и скажи:
— Тогда за тебя замуж пойду, когда золотой корень ты мне принесёшь!
Иван не стал долго думать, в путь отправился. Неделю его нет, другая пошла. Люди роптать на Лизу стали:
— Такого парня на верную погибель отправила!
Но однажды открылась дверь в Лизину избушку, и легли на стол желтоватые корешки.
— Золотой корень! — ахнула Лизина мать, а Лиза бросилась Ивану в ноги.
Стали жить они одной семьёй, а корень золотой многих больных от смерти спас…»
Тут чайник на плите крышкой заиграл. Пушок напугался и мигом под диван спрятался. А Иринка взяла пакет с мятой, положила в кружку немного пахучей травы, кипятком залила, крышкой прикрыла и стала дальше вспоминать, что бабушка рассказывала.
Сестра милосердия
У Ивана с Лизонькой родилась дочь. Жили они теперь в большом и светлом доме. Светлым он казался не только потому, что в его окна светило солнце. Светился дом от доброты его хозяев и готовности их помочь в чужом несчастье.
Подрастала их дочка Тоня. Вместе с матерью собирала полезные травы, запоминала от каких они болезней, лечила собак и птиц. Соседским ребятишкам царапины и ранки ловко перевязывала.
Перед самой войной выучилась Тоня на медсестру и ушла на фронт. Тоня — это Иринкина бабушка Антонина Ивановна. В то время она совсем девочкой была, косы корзиночкой. Видела Иринка военную фотографию. На ней бабушка кажется маленькой, слабой. А сколько раненых спасла!
— Сестра! Тоня! Скорей! — И бросалась Тоня на зов, переползала из окопа в окоп, словно не замечая ни пуль, ни грохота. Хоть и страшно было, не думала о себе. Перевяжет раненого, водой из фляжки напоит, добрым словом ободрит:
— Потерпи, родненький, потерпи. Всё будет хорошо.
А сквозь грохот доносится:
— Тоня! Сестра! — И, кажется, на последнем дыхании, из последних сил, где ползком, где пригнувшись вытаскивала Тоня раненых бойцов из-под огня. Не раз и сама была ранена, лежала в госпитале и снова на фронт просилась…
Бабушке и сейчас вдруг послышится во сне: «Скорей, сестра!» Звон. Свист. Лязгают гусеницами танки. И самое большое горе, если погибает кто-то и уже ничем нельзя помочь. Просыпается бабушка и всё думает, думает. Может, о себе, а может, о тех погибших солдатах…
Есть у бабушки медаль, точно бант из цветных лент и подвеска капелькой, где женщина в белом халате нарисована. Это медаль сестры милосердия. Наградили бабушку «За храбрость, исключительную преданность раненым». А милосердие — это и есть желание помочь и защитить всех больных и раненых.
Когда мама болела
Проснулась Иринка на следующий день и удивилась: стрелка часов на восьми утра, а мама спит.
Но мама, оказывается, не спала. У неё спина заболела.
Позвонила мама по телефону в больницу. Скоро пришла врач, выписала таблетки и просила побольше лежать. А мама лежит и вздыхает:
— Как там Рома? А вдруг Олежке хуже стало?
Иринка и таблетки из аптеки принесла, и чаю мятного согрела, а мама всё грустит и грустит.
Вышла Иринка гулять, а на горке ледяной мальчишка стоит, точь-в-точь Олежка: черноглазый, маленький. Присмотрелась — нет, Олежка постарше будет.
Вот женщина коляску провезла. «Заболели, маму разыскивают», — подумала девочка. Оказалось, это соседи.
Не знает Иринка, как случилось, что ноги сами вынесли её на дорогу. А потом прыг-скок, бегом да вприпрыжку. Мимо ёлочек, мимо тополей — прямо на мамин участок. «Стой! Стой!» — тонко взвизгивает под ногами снег. Косички из-под шапки выбились, щеки раскраснелись, морозом нос пощипывает. Иринка согреет его варежкой и дальше бежит-торопится к серым, высоким домам. Вот они все ближе, ближе…
«Сначала к Олежке забегу, — решила Иринка, — он, кажется, в этом доме живёт. Третий этаж… На двери оранжевая табличка светится…»
Двери открыла, и правда, Олежкина бабушка. Она поспешно вытирала руки о фартук, и пахло от неё печёными пирожками. Олежка стоял рядом, с аппетитом уплетая румяную булочку. Цел и невредим!
— Ваша медсестра, мама моя, заболела и не придёт сегодня, — сказала Иринка.
— Вот беда! — всплеснула руками бабушка, и Олежка спрятался за неё, хмуро поглядывая на Иринку.
— Да не будут тебе банки ставить. Нет у меня их, смотри. — Иринка даже пустые карманы
