— А вот и вратарь, — вдруг раздался мальчишеский голос.
Юра встал. Несколько поодаль стояла группа ребят в футболках.
— Тебя как звать, парнишка? — продолжал тот, кто сказал, коренастый подросток в очках, видимо, капитан.
— Мария Ивановна, — ответил Юра.
— Остряк, а? — покровительственно похлопал Юру по спине очкастый, обращаясь к остальным. — Словом, так. У нас захандрил вратарь, а сейчас будет матч с артистами. Так что собирайся.
— С какими артистами?
— Да с садовых участков. Ты что, нездешний?
— Здешний, — нашёлся Юра, — только недавно тут живу.
— Вратарь что надо! — одобрительно сказал кто-то из ребят.
— Вообще-то я центр, — неуверенно пробормотал Юра.
— Центр — это я, — гордо сказал очкастый. — Пошли.
— Тёзка… — позвал Юра.
— К чёрту! — властно сказал очкастый. — Он нам не нужен.
— Ладно, пошли, — решился Юра и отдал тёзке свой портфель.
И ВОТ НЕ ПОЙМЁШЬ, КАКОЙ МЯЧ В ИГРЕ — ТО ЛИ ВООБРАЖАЕМЫЙ, ТО ЛИ САМЫЙ ЧТО НИ НА ЕСТЬ НАСТОЯЩИЙ…
Что ж, матч, так матч. И, оказывается, на кубок какого-то профессора Милашкина. Скучновато: счёт ещё не открыт. У местных блестящая защита. Пару или, там, тройку раз Юра ловил мяч — слабый, вялый, словно случайно докатившийся до ворот. А вот вратарь артистов — класс! Не даёт ему спокойно жить Богданов — тот самый, очкастый-коренастый. Обведёт всех, потом словно перемигнётся со своим правым краем: повторим, мол? А тот ему: повторим! Мяч у Богданова всё же выхватывают из-под ног. Пас артистам. И тут впереди артиста сам словно мячик выпрыгивает, да так, будто из пустоты выныривает, тот самый правый крайний. И — пас Богданову. Удар!!! Ну, вратарь артистов, не умри. Нет, не умер. Взял.
Разозлился, наверное, Богданов, да и саданул за это кому-то из артистов по ноге. А вот это зря… Пострадавший корчился от боли на траве, пока его не унесли. За Юриной спиной — группка болельщиков. Сумбурно говорят, но понять можно: «Виктор Смаков». И его же почему-то именуют «дядя Гена». Бывает. Подковали, стало быть, тебя, дядя Гена…
Нет, вот он, дядя Гена! Здоровяк с усами. Выбежал на поле вместо пострадавшего. Он же, оказывается, и расплатится с Юрой за грехи Богданова — пробьёт одиннадцатиметровый. Ну и ну!
— Долой! — закричали молодые болельщики местной команды. — Амбал с поля! На мыло Смакова! Дядя Гена, тебя невеста ждёт!
А дядя Гена — ноль внимания. Зловеще, не торопясь, пристраивает мяч на траве.
— Теперь тебе хана, — послышался позади Юры чей-то сочувственный шёпот. — У него жуткий удар. Смотри в оба.
— Давай, Витя-титя. Вмажь! — раздался грубый голос какого-то уже вполне взрослого, но не вполне хорошего человека. — На тебя смотрят Европа и Америка.
«А со мною вся моя страна», — пришли вдруг Юре на ум, на подмогу слова из бравой милицейской песни, а сам он аж зазвенел всем телом от нетерпения.
Удар!!!
Юра взметнулся, и по нему садануло… Мячом это никак не назовёшь — чугунное ядро. Вместе с ним он рухнул на землю и только по восторженным крикам болельщиков понял, что ворота спас.
До конца матча оставалось десять секунд, а счёт так и не был открыт. Наверно, и у них полагается дополнительное время…
После финального свистка Юру окружила вся команда.
— Ну, выдал ты! — восхищённо говорил Богданов. Другие хлопали Юру по спине, жали руки. Подошёл и сам профессор Милашкин с большим хрустальным фужером в руках. Профессор был очень стар.
— Хвалю, хвалю, молодой человек, — сказал он. — Вы затмили самого э… Хомяковича, э… Химича. Надеюсь вручить вам этот кубок.
Это он, наверно, о Хомиче — легендарном динамовском вратаре. Небось, и видел его, да забыл фамилию. Так ему и положено: профессор старый и рассеянный, весь в науке. Но Юре вдруг показалось, будто и он сейчас, как Милашкин, что-то забыл. Но вот что? И почему он здесь? Костя! — будто новым ядром так и ударило его.
— Какое сегодня число? — спросил он.
— Ты опупел? — огрызнулся Богданов.
— Я серьёзно.
— Пятнадцатое! — прямо в ухо прокричал ему Богданов.
— У Наполеона завтра обратный рейс… — пробормотал Юра.
— Ребя, чего это он?.. — опешил Богданов.
— Я, пожалуй, пошёл, — буднично сказал Юра.
— Что?!. — заорал Богданов.
— Пошёл.
— Да ты что, рыбу ел?!
Вокруг недоумённо, и почтительно молчали.
— Дядю Гену боится, — засмеялся Богданов и оглядел всех.
— Ну, допустим даже так, — невозмутимо согласился Юра.
— Трус! — прямо в лицо ему проорал Богданов.
Юра размышлял.
— А, знаешь, — сказал он, — за такие слова можно и по организму.
— Осторожно, он боксёр, — прошелестел сзади тот же заботливый шёпот, что и перед одиннадцатиметровым.
— Сними очки, боксёр, — так ответил Юра на эту заботу.
Богданов, улыбаясь, снял очки. Глаза его под очками оказались усталые, не страшные, даже, пожалуй, беззащитные.
«Эх, была не была», — подумал Юра и вдарил.
Попал он, однако, в воздух, потому что Богданов, профессионально отреагировав, успел отклониться. И тут же последовал страшный, ослепительный удар в глаз. Юра бы упал, но его поддержали. Глаз моментально заплыл. Юра нашёл в себе силы криво усмехнуться:
— Прощаю тебе по твоей младости. Хотел я, было, остаться, а теперь, как видишь, я не в форме. Будь здоров. Уходя, он слышал неодобрительный гул в адрес Богданова. Но ему на всё это было уже решительно наплевать.
И вот он снова у знакомой дачи.
Юра Голованов свистнул, и Юра Икс вышел.
— Заработал фингал? — отметил он.
— А! — отмахнулся Юра. — Дурак, что пошёл с ними.
Дурак-дурак, а закрепил за собой репутацию местного жителя.
— Юра! — послышался женский голос. — Иди чай пить и зови своего товарища.
Юра Голованов медлил. Во-первых, фингал, а во-вторых… «Вот она, предательница, — думал он. — Костя страдает, а ей хоть бы что».
Юры Иксова мать сошла с террасы и приблизилась к ребятам…
— Меня зовут Ольга Николаевна, — сказала она, видимо, представляясь гостю.
Но гость промолчал. Прикрывая рукой фингал, он мрачно рассматривал красивую женщину, уже знакомую ему по фотографиям.
— Я не хочу есть, — сказал он наконец. — Я у себя на даче ел эти, пироги с сыром.
— С сыром? — удивлённо переспросила Ольга Николаевна.
— С сыром, — мрачно повторил Юра. — Ну с творогом, значит.
— Интересно ты сказал, — заметила хозяйка дачи. — Здесь так не говорят. А что у тебя с глазом? Только не ври, что на дерево налетел!
— А я не люблю врать, — враждебно сказал Юра. — Заработал, значит, за дело.
— За правду пострадал? — всё так же насмешливо выспрашивала она.
— Вы меня не пытайте, — сказал Юра. — Я и надерзить могу. За правду…
— Привет! — послышался сзади полувопросительный, смешливый девчоночий голос.
Юра повернулся и увидел младшую сестру хозяйки дома — он сразу это понял. Взрослая, высокая, а как девочка: то ли потому, что с чёлкой, то ли потому, что рыжая и в веснушках. Очень похожа на Юры Иксова мать, когда та была помоложе — на фотографиях у дяди Кости. Только рыжая и в очках. Она разглядывала Юру.
— А ты дерзкий, да? — спросила вдруг она удивлённым и наивным голоском. — Ты и мне надерзить можешь?
«Одного поля ягода», — подумал Юра, не зная, что ответить.
А рыжая уже шутила тоном ворчливой пенсионерки:
— Хорошая смена растёт, ничего не скажешь.
— А я к вам в сменщики не набиваюсь! — брякнул Юра, да ещё вдруг добавил: — На фига мне такая сменщица.
— Ой, верно! — восхитилась рыжая. — Дерзить ты умеешь. — И без всякого перехода произнесла теперь уже почтительно-опасливым тоном: — Будем знакомы. Меня зовут Капитолина Николаевна. А тебя?
— Тоже мне Николаевна! — еле слышно, смущённо проворчал Юра (нет, не располагала почему-то эта особа к имени и отчеству), но на вопрос ответил: — Юрий. Тёзка вашего племянника.
— Так ты наш родственник! — непритворно обрадовалась рыжая. — Слышишь, Юра? — обратилась она к племяннику. — У тебя ещё одна тётка объявилась. Или я ослышалась? — лукаво добавила она.
— Да ну вас, — смущённо отмахнулся Юра Голованов.
А рыжая Капитолина вдруг, как ни в чём не бывало:
— Ну, а чего вы не играете?
— У тебя есть какая-нибудь игра? — спросил Юра тёзку. — Штанга или шахматы?
— Нет, — ответил Юра Икс.
— У нас есть настольный теннис, — сообщила Ольга Николаевна.
— Стола нет, — уныло возразил ей сын.
— Стол есть, — заявила вдруг Капитолина. — Тот самый, рококо. С моей виллы.
— Капа! — урезонивающе сказала старшая сестра.
