Ночью бойцы спят, а Митя вылезет из-под обозной телеги и с книгой — к огню.
над книгой и буквы складывал. До тридцати лет Чапаев был неграмотным, а уж как выучился читать, не мог от книг оторваться. Много читал, и больше всего про военное дело и знаменитых полководцев.
«Не тужи, привезу тебе другую книжку!»
Всё-таки до конца Мите книгу прочесть не привелось.
Разведчики отправились пощупать, нет ли поблизости белоказачьих разъездов, не скопился ли где неприятель. Ускакали на рассвете, весь день носились по степи; вернулись обратно к ночи усталые, голодные, намокшие.
Только прискакали, а их встречают:
— Пока вы там разведывали, тут лихое дело было — налетело казачье…
Подивились разведчики:
— Мы вёрст пятьдесят вокруг обшарили. Ровно бы никого…
— А это их разлюбезное дело — в лощинке схорониться, а потом с гиканьем, со свистом наскочить и давай крушить шашками, колоть пиками… На обоз наскочили, пять подвод угнали.
Чапаёнок, вернувшись из разведки, коня накормил, напоил, почистил, сам поел и отправился в обоз за книжкой. Он её в вещевом мешке держал на телеге. Хвать, а подводы и нет! Как раз с книжкой подводу угнали.
Митя так расстроился, чуть не разревелся.
— Эх ты, Чапаёнок! По барахлу реветь вздумал, — рассердился на него Алексей Новиков. — Вон у Коськи Семёнова руку начисто срубили, и то…
— Дурак ты, Лёшка! — крикнул Митя. — Разве я по барахлу? Об книге я. Ведь не успел дочитать. А теперь её на курево раздерут.
На следующий день товарищ Чапаев уезжал в Москву, на учёбу в военную академию. Такой вышел приказ — ехать ему учиться. Было это в конце ноября 1918 года. Провожали Чапая весело. Галдели, кричали, песни пели. А Чапаёнок так плясал, что сам Чапаев не выдержал и пошёл с ним на пару. Подхватил рукой свою красивую серебряную шашку, папаху сдвинул на затылок да так лихо пошёл впритопку!
Кончили плясать, спрашивает Чапаев у Мити:
— Как, Митя, прочёл свою книгу? Понравилась?
— Нет, товарищ Чапаев, не пришлось, — грустно ответил Митя.
— Что так?
— В обозе была. Беляки угнали подводы, и книжка моя там была.
— Значит, в плен попала книжка? — пошутил Чапай. — Хорошо, что не сам. Книжку полегче достать, чем хорошего бойца. Не тужи, Митя, привезу тебе из Москвы другую.
Только не привёз Чапаев книгу. Не то чтобы забыл про обещание, он никогда попусту не обещал: что скажет — всегда сделает, просто не пришлось. Не до книги было. Раньше времени обратно в часть вернулся Чапаев. Из Сибири на Волгу двигались полчища адмирала Колчака. Не мог усидеть в Москве товарищ Чапаев, когда на фронте наступали такие трудные времена.
В середине апреля 1919 года, по приказу командующего Восточным фронтом товарища Фрунзе, 25-я Чапаевская дивизия была брошена в наступление на Колчака.
Чапаевцы колотили белых всюду: и под городом Бугурусланом, и под городом Белебеем, и под селением Русский Кондыз, и под селением Татарский Кондыз.
Колчаковские части напрягали все силы, стараясь удержаться в городах и селениях, но отступали и отступали, не в силах противостоять натиску Красной Армии.
В конце мая чапаевцы подошли к Чишме, большой узловой станции, на которой сошлись две железнодорожные ветки. Это место белые укрепили со всех сторон. За много вёрст до Чишмы начались глубокие окопы с блиндажами; в рощах были вырублены просеки для кавалерийских засад; поля на подступах к Чишме были густо перевиты колючей проволокой.
Но, несмотря на все укрепления, Чишма была взята необычайно быстро. Чапаевцы стремительно ворвались в город, и после недолгого сопротивления белые ушли за реку Дёму, взорвав за собой все мосты и переправы.
Путь на Уфу был открыт. 5 июня чапаевцы увидели на высоком берегу реки Белой красивый и, казалось, неприступный город, а вечером 9 июня Уфа была уже взята.
Через несколько дней после взятия города товарищ Фрунзе вызвал Чапаева и торжественно вручил ему приказ. В этом приказе было сказано:
«Награждается орденом Красного Знамени начальник 25-й стрелковой дивизии товарищ Василий Иванович Чапаев.
В боях под Уфой он лично руководил операцией. Был ранен в голову, но не оставил строя и провёл операцию, закончившуюся взятием города Уфы».
В конце же апреля, воспользовавшись тем, что лучшие, самые боеспособные части Красной Армии были брошены на борьбу с Колчаком, белоказачья армия под командой генерала Толстого перешла в наступление, подошла к Уральску и обложила город со всех сторон. Осада Уральска продолжалась около двух месяцев. Окружённый с трёх сторон реками — Уралом, Деркулом и Чаганом, — город представлял неприступную крепость, взять которую было почти невозможно.
Но отрезанный от армии уральский гарнизон вскоре почти полностью израсходовал снаряды и патроны. Подходило к концу продовольствие. К концу второго месяца положение становилось безнадёжным. Кольцо неприятельской блокады сжималось всё теснее и теснее. И всё-таки уральцы мужественно и стойко защищали город.
В эти трудные дни из Москвы товарищ Ленин послал телеграмму, которая ещё больше подняла дух и бодрость осаждённых.
«Вне всякой очереди» — стояло в телеграмме, и была она адресована командующему фронтом товарищу Фрунзе.
Вне всякой очереди шла из Москвы от товарища Ленина эта замечательная телеграмма, и было написано в ней вот что:
«Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осаждённого Уральска, просьбу не падать духом, продержаться ещё немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом.
Предсовобороны Ленин».
И вот после взятия Уфы командарм товарищ Фрунзе отдал приказ отправить 25-ю дивизию под командой Чапаева для освобождения Уральска.
Перед отправкой на Уральский фронт в Чапаевскую дивизию пришло пополнение.
Много новых бойцов влилось и в конный эскадрон, где теперь находились Алексей Новиков и Чапаёнок Митя.
Коней было достаточно: хватило на всех новых кавалеристов. Но сёдел было мало, и эскадронный Никита Томилин замучился, снаряжая новых бойцов.
Между тем товарищ Чапаев строго приказал: через три дня вся дивизия в полном боевом снаряжении должна выступить на Уральский фронт. Где возможно и где невозможно, ухитрялся добывать эскадронный Томилин сёдла для нового пополнения. И наконец все источники были исчерпаны.
Тогда эскадронный приказал позвать к себе Митю и ещё кое-кого из бойцов, которых он решил не брать в уральский поход.
Митя явился первым и лихо откозырнул командиру.
Эскадронный Томилин невольно загляделся на мальчишку. Ишь ты, какой стал! А осенью, когда назначили в конную разведку, такой был хлипкий, маленький, никудышный. А теперь-то! Вырос. Загорел. В плечах расширился. А выправка, выправка-то какая!
Эскадронный заколебался. Хорош стал парень. Настоящим будет чапаевцем. Может, оставить его в эскадроне?
Но сёдла были нужны до зарезу. Эскадронный отвёл глаза и, насупившись, строго спросил Чапаёнка:
— Седло у тебя как? В порядке?
— В полном боевом порядке, товарищ командир! — гордо ответил Митя. — Как новенькое, без царапины!
— Вот и добре! Немедля сдашь начхозу — пойдёт для нового пополнения, — коротко приказал эскадронный.
Митю даже качнуло от неожиданности.
— Товарищ командир… товарищ Томилин… — растерянно забормотал Чапаёнок. — Как это — сдать седло?
— Чего непонятного! — сердито и грубо отрезал Томилин. — Сдашь седло в обоз для нового пополнения — вот и всё понимание.
Митя весь вспыхнул и, не помня себя, запальчиво крикнул:
— А мне как же? Без седла, что ли, буду?
— Но-но, — грозно посмотрел эскадронный, — без разговоров! Чтоб сей минутой седло было сдано… Обойдёшься без седла. Нечего тебе делать на Уральском фронте. Не в игрушки туда посылают играть!
Выскочив от командира Томилина, Митя бежал и ничего не видел перед собой. Он ничего не мог понять.
Значит, командир его и бойцом не признаёт? Значит, он самый последний трус в дивизии, раз у него, у старого чапаевца, отнимают седло для новичков? Разве он вместе со всеми не брал Уфу? Разве он побоится жизнь положить за советскую власть? Разве он испугается пойти под самые пули за своим командиром?
Мите было горько. Никогда он не чувствовал себя таким незаслуженно обиженным.
Бледный, на себя не похожий, он прибежал к коням.
Вот они все стоят. И его мохнатый буланый конёк. И Алёшин гнедой. Вот и сёдла висят. Вот его, тёмно-коричневое, почти новенькое.
Митя осторожно погладил седло рукой, так же осторожно, будто оно очень ломкое, снял его и вдруг, весь вспыхнув, крикнул:
