Как и в первый раз, я, болтаясь на верёвке, то раскачивался, то крутился волчком, и прекратить этот процесс было невозможно.
Я оказался напротив окна третьего этажа. Кошка, та самая, чёрная с белой головой, сидела среди цветов и не мигая важно смотрела на меня.
Потом усы её шевельнулись, она вроде бы усмехнулась.
Её презрительный взгляд явно говорил: «Это днём вы думаете, что вы главные, но по ночам-то ясно, что главные — мы».
Я, отматывая верёвку с локтя, как можно скорей опустился ниже.
Я уже мог носком ботинка достать до подоконника тёмной комнаты; раскачавшись ещё сильнее, я встал на подоконник, уцепился за раму. Наконец-то я могу как следует заглянуть в тёмную комнату!
Я начал пристально вглядываться в темноту — и в то же мгновение чьё-то белое, искажённое лицо прильнуло к стеклу изнутри!
Не знаю, насколько я потерял сознание, но когда я очнулся, верёвку я крепко держал, но зато раскачивался как маятник между окном тёмной комнаты и окном комнаты кочегара!
Можно, конечно, было попытаться попасть в комнату кочегара… но ведь и она, наверное, замурована теперь Гагиными родителями? Это я помнил, стало быть кое-что я соображал.
Я встал на подоконник тёмной комнаты, поскользнулся и, падая вперёд, надавил ладошкой на раму. Половинки окна разошлись, и я упал внутрь. И сразу же чьи-то руки крепко схватили меня. Я отключился.
Я очнулся от того, что кто-то сильно меня тряс. «Не буду открывать глаза. Ни за что не открою», — думал я. Но потом в движениях этих рук мне почудилось что-то знакомое. Я открыл глаза — надо мною стоял на коленях Гага.
— Ты? — радостно проговорил я.
— А кто же ещё может тут быть? — проговорил Гага хмуро. — Не знаешь, кто тут вход в мою квартиру замуровал? Вот приходится теперь всю ночь здесь сидеть!
— Не знаю… ЖЭК, наверное, дверь заделал! (Сказать, что вход замуровали Гагины родители, я не решился.)
Я был в тёмной комнате, но сейчас было как-то не до неё — я смотрел на Гагу.
— Ты где пропадал? В другой галактике?
— Да, в общем-то повидал кое-что! — уклончиво проговорил Гага (отвратительная привычка у него — уклончиво говорить). — И тут возвращаюсь, можно сказать, подуставший, и какие-то умники замуровали меня! Не ты это догадался, случайно?
— Нет, — только ответил я. Не хотелось мне как-то подробно описывать мои переживания, уж больно высокомерно он держался!
— Сейчас, я полагаю, не стоит дверь крушить — весь дом разбудим! — проговорил он.
— Я тоже так думаю, — холодно сказал я.
— Тогда что же? Глубокий сон.
— Разумеется, — ответил я.
Мы улеглись прямо на полу.
— Я тут поседел из-за тебя… правда, временно, — всё-таки не удержавшись, сказал я.
— Когда это? — недоверчиво спросил он.
— Когда в подвале тебя искал, в кочегарке, в коридоре, в большом зале.
— А! Так ты по старому маршруту только прошёл! — небрежно проговорил он.
Больше я ничего ему не сказал. Ну и тип! Что ни сделай для него, он презрительно усмехается! Не там, видите ли, искали его!
С удовольствием покинул бы я эту затхлую комнату, оставив неутомимого исследователя подвалов отдыхать в одиночестве!
Мы задремали на полу в разных углах. Даже если во сне наши ноги соприкасались — я тут же торопливо отдёргивал свою ногу!
Утомление последних дней всё же сказалось: мы крепко заснули. Когда я проснулся, было так же темно. Я поглядел на мои светящиеся часы, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса: одиннадцать часов утра — а тут тьма!
Видно, этот безумец прав: тут действительно другое время!
Потом я услышал, как он просыпается, чмокает губами, вздыхает — разговаривать с ним я не стал. Хрустя суставами, Гага поднялся, пошёл по комнате, потом послышалось какое-то шуршанье, лёгкий звон — и в комнату хлынул ослепительно яркий свет!
— Что это? — закричал я.
— Солнце, — насмешливо проговорил Гага.
Не думал я никогда, что солнце может так потрясти!
— А почему не было его?
— Шторы, — спокойно ответил он.
На всё ещё дрожащих ногах я подошёл, потрогал шторы. Никогда не видел таких: толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.
— Интересно, — сказал я, ощупывая их. — Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было, чтоб совершенно сюда свет не проходил?
Гага пожал плечами.
— И всё-таки странно, — сказал я. — Кто это комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое связано с ней! Странно только, что никто из живущих в доме не помнит ничего.
— Видно, что-то произошло, когда ещё другие люди тут жили, — предположил Гага.
— Думаю, надо осмотреть её — что-то в ней не то!
Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие, отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нём: 12 марта 1942 года — вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал!
Часа приблизительно через два догадался я открыть чугунную дверцу кафельной печки в углу. На дверце была выпуклая надпись: «Черепов и К°. Железные и кафельные печи». Из открытой дверцы на железный лист перед печкой посыпались осколки битого кирпича — вся «пасть» печи была почему-то набита осколками кирпича. Мы стали быстро выгребать кирпичные осколки и увидели наклонно стоящий в печи шершавый ржавый цилиндр. Мы долго неподвижно смотрели на него.
— Бомба! — проговорил наконец Гага.
— Ну, молодцы вы! — сказал нам потом наш участковый милиционер (после того как бомбу из дымохода вытащили, и все снова вернулись в дом). — Если бы вы не обнаружили её — могла бы рвануть: может, через сто лет, а может, через неделю.
— А может, и никогда! — проговорил Гага (он явно завидовал мне — ведь это я догадался осмотреть комнату).
— Ну, на это надеяться глупо! — строго сказал участковый. — Бомба — это вам не хухры-мухры! Вы не видели, конечно, а я повидал! По тысяче бомб в день на город падало, и только очень редкие не разрывались, как эта.
— А почему жильцы те не сообщили про неё? — спросил Гага.
— Этого мы не узнаем уже. Испугались, наверное, заспешили. Быстро заперли дверь туда, мебелью задвинули, чтобы никто не вошёл, а сами ушли. Кто-то, может, помнил потом, что есть нехорошее что-то здесь, а что — уже и стёрлось. Так эта комната с той поры и простояла, с мрачной тайной своей.
— А почему она тёмная такая была? — спросил я. — Почему так надо было, чтоб ни один луч света в неё не проникал?
— Да наоборот всё, — усмехнулся участковый. — Делалось, чтобы из комнаты свет не выходил! Светомаскировка была… от вражеских самолётов.
— Ясно теперь! — сказали мы вместе (но я, конечно, на какую-то долю секунды раньше)…
— В известном смысле ты прав, — говорил я, когда мы с Гагой выходили во двор. — Действительно: в комнате этой в другое время попадаешь — примерно на сорок лет назад. Так что где-то ты прав!
— Ну спасибо и на этом! — усмехнулся Гага.
В следующее воскресенье я отдыхал, и вдруг появился взъерошенный Гага.
— Ну что? — спросил он меня. — Ты решил, что это уже всё?
— А разве нет? — удивился я.
— Разумеется, нет! — проговорил он. — Выйдем! Дельце есть!
— Что ещё за дельце? — спросил я.
— Да тут… грубая физическая сила нужна.
— Грубой силы у меня мало.
— Придётся тогда кого-то ещё… в тайну посвящать.
— В какую тайну?
— Да надо кое-что вынести оттуда.
— Откуда?
— Неважно. Ты идёшь?
— Нет уж, ты скажи, что вынести? Я и так уже вынес немало!
— Да так, пустяки… В одном из дальних помещений подвала удалось странные ящики обнаружить!
— И что же в них странного? — сказал я по возможности спокойно. — Обычный какой-нибудь склад.
— Да нет. Не совсем обычный, — сказал Гага. — Надписи на тех ящиках старинные, с буквой «ять»!
— Ну и что же это за надпись? — Я почувствовал подступающий восторг.
— Да так. Фамилия одна, — уклончиво проговорил Гага.
— Остроумов! — закричал я и радостно захохотал. Гага оцепенел.
— Ты что же… побывал там? — выговорил он.
— А мне и не надо там бывать! — Я радостно захохотал. — Я и так могу догадаться! Аналитический ум! — Я звонко шлёпнул себя ладошкой по лбу.
Гага стоял совершенно убитый.
— Ну ладно, — я положил ему руку на плечо. — На мою грубую физическую силу ты тоже можешь рассчитывать.
Поскольку предстояло тащить тяжёлый ящик, пришлось и Долгова с Маслёкиным пригласить с нами, — правда не рассказывая все до конца, — до конца мы и сами не знали. Оба они согласились с радостью — Маслёкин, наверное, надеялся, что в ящиках каким-то чудом окажутся всё-таки кассетные магнитофоны, а Долгов, видимо, рассчитывал получить какие-то данные, которые легли бы краеугольным камнем в основу его будущей диссертации.
