А Димка с места закричал:
— Это правильно! Власть всегда быстро захватывают!
Все зашумели и закричали: «Ура!».
А я сказал:
— Ну, тогда я передам слово… — я посмотрел на одноклассников, но те пригнули головы. — Кому-то ещё.
Я пошёл к Димке, сел рядом, а к трибуне никто не выходил и не выходил. Все возились на местах, дёргали микрофоны и нажимали на кнопки. На экране высветились цифры — что «за» 57, а «против» — чуть поменьше. Все почему-то захихикали. Тогда к трибуне вышла учительница и сказала:
— Ребята, сейчас ровно одиннадцать. Урок математики, — тут учительница достала из сумки колокольчик и позвонила в него. — Все достали учебники и раскрыли его на странице восемьдесят.
Наши одноклассники радостно завозились и зашуршали книжками. Учительница стала рассказывать новую тему и проверять домашние задания, а мы с Димкой сползли под сиденья и сидели там, в темноте.
— Вот, Димка, — сказал я чуть печально. — Слава и добро настали. Ты это чувствуешь?
— Чувствую, — тихо согласился Димка.
— И нам снова есть, на что надеяться, — сказал я. — Сколько там до конца урока?
Димка показал пальцами «четыре», а потом «десять». Значит, сорок минут.
Мы сидели под трибунами, слушали, как гудит класс, хрустели бубликами и ждали, когда же прозвенит звонок на перемену.
Вокруг нас было здание заседаний, а вокруг него — незнакомый город, а дальше — страна, а потом — целая планета. И каждый на ней, как и мы с Димкой, чего-то ждал.
* * *
Однажды в шляпе Боярского поселился котёнок. Боярский проснулся с утра, тапочки разношенные надел, в шляпу по обыкновению заглядывает, а оттуда котёнок две лапы протягивает, мявкает беззвучно, а потом о полы шляпы начинает когти чесать.
— Чёрт-те что! — рявкает Боярский.
А котёнок просто мяучит.
— Кто поселил его сюда? — вопрошает Боярский, а котёнок грызёт края шляпы.
Жена подходит к Боярскому и гладит его по плечу.
— Он посягнул на мою шляпу! — возмущается Боярский и показывает на котёнка своими широкими ладонями. — Эта малость своими лапищами…
— Миша, — ласково говорит жена. — Кот сидит в коробке…
— Моя шляпа — коробка?! — возмущается Боярский.
Кот сворачивается клубочком и засыпает. Боярский поднимает шляпу и подносит жене к носу.
— Моя шляпа — коробка?! — повторяет Боярский.
— Ой, и точно шляпа, — говорит жена. — А я и не заметила.
Поговаривают, что Боярский смирился с котёнком и даже носит его под шляпой постоянно. А когда котёнок разбушуется и начинает бегать по голове, Боярский громко окрикивает котёнка по имени:
— Каналья!!!
* * *
К нам в детский сад приходил Боярский в шляпе и пел.
Лёвочка подкрался сзади, стянул с него шляпу, и Боярский замолчал.
Потом Лёвочка опять надел шляпу, и Боярский запел.
Снял — замолчал.
Мы очень этому обрадовались.
А Лёвочка сам надел на себя шляпу и запел голосом Боярского.
А Боярский ушёл.
Кашу манную есть.
Там в Лёвочкиной тарелке ещё много оставалось.
Было 8.22 утра — время, когда за окном пролетали пингвины. Спортивные, поджарые, стройные. Мистер Эдвардс покачнулся на кресле-качалке и встряхнул газету. Вид у него был такой, будто бы ему дела нет до пролетающих пингвинов. Он втянул носом воздух. Пахло завтраком, приготовленным горничной. Яичница с ветчиной, кофе. Гренки. Мистер Эдвардс очень любил гренки и по выходным обильно натирал их чесноком. Нужно было удержаться и не отправиться в столовую прямо сейчас. На чтение газеты мистер Эдвардс тратил ровно 8 минут. В 8.30 утра он с удовольствием прислушался, как хлопает входная форточка, и пингвины один за другим влетают в дом. Только после этого он, сжав газету в кулаке, с кряхтением встал с кресла и отправился прочь из комнаты, ведомый запахом.
Пингвины выстроились у стола, все четверо — Рони, Смит, Гектор и Энди. Они казались взволнованными и нетерпеливо дёргали крыльями. Мистер Эдвардс не обратил на это внимания, прошёл к столу и, положив газету рядом с завтраком, любовно разгладил её. Пингвины переглянулись, Гектор свистнул. Мистер Эдвардс скосил взгляд. Пингвины смотрели на него во все глаза, будто ждали чего-то. Но было время завтрака. Мистер Эдвардс взмахнул полотенцем, затолкал его за воротник и взял в руки вилку с ножом. Чёрно-белая четвёрка один за другим вспрыгнула на стулья. Смит придвинул к себе тарелку так близко, что его клюв касался яичницы. Пока остальные устраивались, он нетерпеливо откусывал и, поворачиваясь к чашке, нюхал кофе. В столовой повисло напряжение, но мистер Эдвардс блаженствовал. Он ещё раз перечитал статью о городской суете и улыбнулся. Посмотрел на пингвинов и удивился тому, что в тарелках (кроме тарелки Смита) еда осталась нетронутой.
Рони нервно икнул и спросил:
— Что пишут?
Мистер Эдвардс довольно потряс газетой:
— Жалуются, что пингвины летают.
Энди запрыгнул на стол, взглянул на газету и схохмил:
— А в наших жалуются, что люди ходят.
— Вы не выпускаете газет, — сказал мистер Эдвардс.
— Скоро будем, — пообещал Энди, на что мистер Эдвардс ему ответил только:
— Энди, милый, слезь со стола, это некрасиво.
Вообще-то Энди на столе смотрелся грациозно, но должны же быть какие-то правила приличия, считал мистер Эдвардс. Энди послушно спрыгнул на стул, и Рони выпалил:
— Завтра соревнования.
— Отлично, — искренне обрадовался мистер Эдвардс и взял с тарелки ещё одну гренку.
— Командная эстафета, — добавил Рони.
— Хорошо, — сказал мистер Эдвардс, натирая гренку чесноком.
— Участвуют команды из пяти спортсменов, — сказал Рони, и все пингвины впились взглядами в мистера Эдвардса. И только Смит при этом отщёлкивал клювом кусок гренки.
Мистер Эдвардс, жуя, что-то промычал, наверняка одобряя завтрашнее мероприятие. И тогда Смит, оставив гренку в покое, проговорил:
— У нас не хва-та-ет.
— Четверо, — подтвердил Энди.
— Не хватает, — сказал Рони.
Гектор свистнул.
— Мне безумно жаль! — воскликнул мистер Эдвард и подтянул к себе миску с гренками поближе. — Это непоправимое обстоятельство. Бедняги!
— Вообще-то нет, — с присвистом поправил его Гектор.
— Поправимое, — сказал Энди.
— Выход есть, — подтвердил Рони.
И Смит таинственно произнёс:
— Пятым в команде может быть представитель любого вида.
— Любого вида, — сказал Энди.
— Любого, — кивнул Рони.
А Гектор только пристально смотрел на мистера Эдвардса, пятого в команде пингвинов. Мистер Эдвардс перевернул газету, достал из кармана ручку и стал яростно разгадывать кроссворд.
Было 8.22 утра — время, когда за окном пролетали пингвины. Мистер Эдвардс в солидном костюме, при галстуке, стоял на беговой дорожке и представлял, как был бы он счастлив дома, в кресле-качалке, овеваемый запахом кофе и гренок. Его сегодняшний этап был самым сложным для пингвинов. Сначала полёт, затем плаванье, после — коньки, снова полёт и, наконец, бег. Пингвины были не сильны в беге. Их бег даже спортивной ходьбой было сложно назвать. Мистер Эдвардс про себя называл это шлёпаньем. Пингвины были сильны в шлёпаньи, но слабы в беге. И он, пятый в команде, должен был завершить дистанцию, пробежав сотню метров — почти непреодолимое расстояние для пингвинов. Мистер Эдвардс почувствовал прилив гордости за свой вид и решил величаво оглядеться — чтобы увидеть несчастных, готовящихся к бегу пингвинов из других команд. И только сейчас заметил, что на соседней беговой дорожке стоит женщина в прекрасном светло-синем платье и печально смотрит в небо.
— Простите! — воскликнул мистер Эдвардс.
— Мисс Люсия, — представилась женщина и, всхлипнув, высморкалась в платочек.
— Мисс Люсия! — почти закричал мистер Эдвардс. — Посмотрите, какое солнце! Взгляните, какие деревья вокруг! Прекрасная беговая дорожка! Чем вы так расстроены?
— Вами… — сказала мисс Люсия и замялась.
— Мистер Эдвардс, — представился мужчина.
— Вами, мистер Эдвардс! — сказала мисс Люсия.
Мистера Эдвардса больно кольнула её фраза. Он — всего лишь пятый в команде, он мог бы сидеть дома, раскачиваться в кресле, перечитывать утреннюю газету, гладить кота — он беззаветно находится здесь, на беговой дорожке и полностью отдан судьбе… И вдруг им — недовольны!
— Понимаете… — печально сказала мисс Люсия. — Я очень люблю своих пингвинов. Я желаю им победы. А они очень расстроятся, если проиграют. А вместе с ними расстроюсь и я. Я, пятая в команде, должна была мчаться вперёд, к победе! И вдруг вы, мистер Эдвардс — спортивный, поджарый, стройный…
