Или от того, с какой ноги он встал.
Если он вставал с левой ноги, то ему не хотелось идти в школу и умываться. И он кричал, не переставая: «Не хочу! Не хочу!»
А в то утро Борис начал кричать: «Не буду! Не хочу! Не надо!!! Не желаю!!!» — даже ещё до того, как раскрыл глаза.
И кричал таким пронзительным голосом, что композитор Доремиев вместо трёх щеглиных нот, двух соловьиных и трёх ласточкиных вписал в песню пять лягушиных нот да ещё две длинные костлявые ноты, которыми изображается скрип дверей.
Конечно, песня не получилась, её пришлось разорвать и выбросить. А жаль, очень уж хорошо удалось начало песни.
А инвалиду Сысоеву почудилось, что снова ревёт сирена воздушной тревоги.
Сысоев расстроился, у него разболелась голова, и ему пришлось принять пять больших таблеток против нервов. Но и пять таблеток не помогли.
А Борис между тем поднялся и начал швырять свои вещи.
Прежде всего он бросил на пол учебники. Да так, что из «Грамматики» выпали запятые, а у «Истории» получилось сотрясение мозга: она стала заикаться и путать даты — например, год разрушения Трои с годом основания Рима.
Потом он бросил ботинки: один попал на шкаф, а другой — на люстру.
Бабушке пришлось положить на стол энциклопедию, поставить на энциклопедию табуретку и самой влезть на табуретку, чтобы достать ботинки.
Ведь не может ребёнок идти на улицу босиком!
Борис бушевал около часа, проголодался, съел яичницу из трёх яиц, ломоть хлеба с маслом и колбасой, выпил стакан молока и отправился в школу.
В тот день были уроки русского языка, труда, истории и географии.
О том, что произошло на уроке географии и во время матча сборных команд, я уже рассказал, так что сразу перейду к последующим событиям.
Глава четвёртая, в которой нашла коса на камень — Борис рассорился с цифрой «7»
Борис нехотя сел за уроки. Мамы, папы и бабушки не было дома. Они уехали к знакомым на дачу и должны были вернуться только поздно вечером.
Борис торопился — к пяти часам он собирался в кино. На столе лежал билет, купленных мамой, на диване — праздничная белая рубашка и джинсы, выглаженные бабушкой, в углу стояли парадные ботинки, начищенные папой.
Раскрыв «Арифметику», Борис принялся решать пример № 924.
Пример оказался совсем пустяковым, и Борис уже записывал ответ — 1117, когда цифра «7» выскользнула из-под пера, ловко прыгнула и очутилась не позади, а впереди трёх единиц. Вот так — 7111.
— Сейчас же на место! — строго сказал Борис.
— Не хочу! Не желаю! Не буду!!! — завопила цифра «7» очень похоже на Бориса. — Никогда я, Семёрка, не соглашусь стоять позади глупых Единиц.
— Ты думаешь только о себе, — сказал Борис.
— А ты? — бойко отрезала Семёрка.
— Пожалуйста, вернись, — пересилив себя, попросил Борис. — У меня по географии единица, а завтра я по твоей милости схлопочу двойку по арифметике.
— А мне какое дело… — пропищала цифра «7», показывая язык.
— Ах так! — Борис опустил руку с пером, чтобы подцепить Семёрку и водворить её на место, но в последний момент наглая цифра отскочила к краю стола и принялась раскачиваться на одной ножке.
Борис перегнулся через стол.
Семёрка подскочила и забралась на люстру.
— Нахалка! — сказал Борис.
— С кем поведёшься, от того наберёшься, — пожала плечами цифра «7». — Скажи спасибо, что я ещё разговариваю с тобой.
Если бы бабушка была дома, она положила бы на стол энциклопедию. Поставила бы на неё табурет. Вскарабкалась бы на табурет и достала Семёрку.
Но, как уже сказано, бабушки дома не было.
— Ну, раз по арифметике не миновать двойки, зачем готовить другие уроки, — решил Борис и начал переодеваться, чтобы идти в кино.
Глава пятая, в которой между рубашкой Бориса и военной гимнастёркой Сысоева происходит важный разговор
— Где эта дурацкая рубашка? — сказал Борис, шагнув к стулу.
Слово «дурацкая» он произнёс просто по привычке. И Рубашка прежде прощала ему гораздо более грубые выражения.
Но в тот понедельник всё выходило боком.
— Чего ты терпишь? — пискнула цифра «7».
«В самом деле, почему я всё прощаю?» — подумала Рубашка, замахала рукавами и плавно взлетела со спинки стула к потолку.
Борис попытался схватить её за полу, но не допрыгнул.
— Дура! — крикнул он.
— Пожалуйста, не ругайся, — тихо попросила Рубашка, мягкая от природы. — Если ты извинишься, я прощу тебя, и мы ещё успеем в кино.
— Дура! Дура! — всё громче кричал Борис.
— Ты несправедлив, — попробовала усовестить Бориса Рубашка. — В бельевом шкафу со мной считаются не только трусы или майки, но даже бабушкина скатерть, которая ведь делила компанию со множеством добрых и умных людей.
— Дура и уродина! Думаешь, красиво махать рукавами?
— Ах так! — сказала Рубашка, вконец разобидевшись, и через открытую дверь балкона вылетела во двор.
Ей хотелось поделиться своими огорчениями, и она опустилась на верёвку, где досушивались вещи инвалида Сысоева, деликатно пристроившись с краю.
— Прекрасный вечер, — сказала Рубашка. — В такой вечер очень приятно сушиться. Не правда ли?
— Точно! — по-солдатски отрывисто, простуженным и хрипловатым голосом отозвалась Гимнастёрка. — Капитан Сысоев отлично выстирал меня, а через час, в шесть ноль-ноль, он будет меня гладить.
— Он сам? — спросила Рубашка.
— Кому же ещё? — ответила Гимнастёрка. — Ведь носит меня он. И мы с ним…
Гимнастёрка коснулась правым рукавом пятнышка на груди.
— Там как будто заштопано?
— Ранение, — ответила Гимнастёрка. — Я пыталась заслонить капитана, как поступил бы каждый боец подразделения. Но капитан был тоже ранен, и я пропиталась его кровью.
Гимнастёрка замолчала.
— Капитан любит вас, а мой хозяин только ругается. Но если бы мы пережили столько же…
— Не могу знать, — перебила Гимнастёрка. — Я пришла к Сысоеву в июне сорок первого, он был ещё мальчишкой, только из школы. И с первого дня он обращался со мной так же, как сейчас.
Борис слышал весь разговор. Ему стало невесело. Он разделся, свернулся под одеялом и уснул.
Глава шестая, где цифра «7» предлагает одно, а пантера Багира — совсем другое
Было очень поздно, может быть, двенадцать, а может быть, даже час ночи.
Родители давно вернулись с дачи и улеглись.
Борис тоже крепко спал.
Пенал вскарабкался на диван, поднялся вверх по одеялу и стукнул мальчика по лбу.
— Ой! — вскрикнул Борис, садясь в постели.
— Тише! — сказал Пенал. — Смотри и слушай!
На краю люстры по-прежнему стояла цифра «7».
На полу, на столе, на стульях разместились учебники, книги, рубашка, штаны, сломанная удочка и заржавленный велосипед.
— Объявляю заседание открытым, — пропищала Семёрка. — Есть предложение единогласно выбрать председательницей меня, поскольку я нахожусь выше всех, а все остальные находятся ниже меня. На повестке дня один вопрос: КАК ПРОУЧИТЬ НЕВОСПИТАННОГО МАЛЬЧИШКУ, ПО ИМЕНИ БОРИС ПУЗЫРЬКОВ, ОТ КОТОРОГО ВСЕ СТОЛЬКО НАТЕРПЕЛИСЬ. Что скажете вы, Грамматика?
— Ах, — сказала Грамматика, которая сидела на столе, в первом ряду, между Арифметикой и Зоологией. — Самое важное — перед ЧТО, ГДЕ и КОТОРЫЙ ставить запятые. А ученик Пузырьков швырнул меня так, что во мне не осталось ни одной целой запятой. Мальчика нужно строго наказать.
— Два плюс два равно четырём, — проскрипела Арифметика. — Я бы тоже приняла крайние меры, может быть, даже извлекла бы из наглого мальчишки квадратный корень.
Квадратных корней Борис ещё не проходил, но недавно был у зубного врача и понял, что речь идёт о чём-то очень неприятном.
— Уйдём от Бориса, — шёпотом предложила География. — Когда он утром швырнул меня, во мне на сорок пятой странице вся Африка перевернулась и стала спиной, а это очень вредно.
— И невежливо! — заметил Дневник.
— И невежливо, — согласилась География. — А Европа на двадцать седьмой странице встала на голову. Это тоже невежливо и вредно. Девайте уйдём от Бориса и отправимся путешествовать.
— Я согласна, — кивнула Геометрия. — Тем более, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками.
— Путешествовать… убегать… — сонно пробормотала Подушка, высовывая из-под одеяла одно ухо и один глаз, а другим глазом продолжая спать. — Всем известно, что я убегала от мальчика-грязнули. В книжке говорится, что я ускакала от него, да ещё КАК ЛЯГУШКА. Справедливее было бы написать… ну, допустим, УПЛЫЛА, КАК ЛЕБЕДЬ, или УДАЛИЛАСЬ, КАК БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ, или, на худой конец, УЛЕТЕЛА, КАК ОБЛАКО. А то ЛЯ-ГУШ-КА. Она зелёная и — бр-р! — скользкая, холодная. А я как-никак белая и тёплая. Ну да ладно… Главное, что я убегала уже. Нельзя всю жизнь убегать. Некогда будет выспаться! — Подушка, натянув одеяло повыше, сонно засопела.
