побратиму самого атамана волжской вольницы! В ди-
ком урочище на речке Керженке немало из добычи
упрятано.
Долго молчал атаман, но вот встал с камня ди-
кого и сказал только:
— Плыть так плыть. Ватаги у меня не убыло!
К рассвету опустело Желтоводское пожарище, оси-
ротели зимницы Варнавины по речке Керженке. Но
остался дикий камень, плита гранитная, а над ней
черный ворон на опаленной сосне за вечного сторо-
жа. Зорким глазом за Волгу глядит, серых всадников
ждет на диких коньках, что несут за собой смерть и
опустошение. И еду обильную вороньему племени.
11
Дед Аксен, чуя холода, вокруг своей закутки бро-
дит, по лесу сучки да жердинки собирает и к стене
под поветь приставляет. Дрова к зиме запасает, сам с
собой разговаривает вполголоса. Не свалила его смер-
тушка за теплые дни, видно, пожалела, до холодов
оставила. А раздобрится ли на лето целое, до той
осени — отсюда не видать. Кабы знать, что долго не
заживется, так и с дровами не маялся бы. А как до
весны придется жить, всю зимушку? Умирать соби-
райся, а рожь матушку сей, говорят. А дрова — что
хлеб. Без дров умирать — в могиле до смерти побы-
вать. И холодно, и сыро!
Рассуждает так дед Аксен и тащит к своей за-
кутке жердочку за жердочкой, сучки да бревнышки-
Принесет, сбросит с плеча, передохнет, покашляет, к
стене деревинку приставит — и снова за дело. Жили
летом молодцы-ватажники неделю целую, не дога-
дался упросить их дров запасти. Сам за Позолотой по
городу ходил, как настоящий слепой, за посошок дер-
жался и песни пел да сказки сказывал. Вот прохо-
дил, пропел долгие-то дни, теперь один ходи да крях-
ти! А солнышко-то похолодало. Ну не беда, отдохнет
за зиму и с весны опять запылает.
Сегодня у деда Аксена добрый день. С утра раз-
мочил и пососал ржаной корочки. А тут, как знали,
из деревушки и хлебушка, и молочка принесли. С
наказом, чтобы помолился старец Аксен за раба бо-
жия, что недавно преставился. Помолился старик, как
умел, потом хлебушком с молочком подкрепился.
Вот и бродит теперь вокруг избушки, и храбрится
больше обычного. Не поевши-то, немного бы нарабо-
талось, а тут, гляди-ко, целый костерок сучков на-
таскал.
Солнышко за лес, и он в закутку спать. Только
задремал, как в окошечко стук. И голос, да знакомый
такой, что старику не поверилось:
— Дедка Аксен, живой ли?
— Живой, братики, живой! Али это опять вы?
В сумерки вечерние вышел, а там сам Сарынь
Позолота да монах Макарий, тот самый, что третьим
летом со своими на низы уплыл. И этот рыбарь бо-
родатый да рыжий, что всех без разбора ухой кор-
мил. А от берега тропой вереницей молодцы-ватаж-
ники. А за ними увечный в татарском кафтане,
с костылем под рукой. Да бабеночка по виду русская
€ пареньком.
Никому в ту ночь не спалось. Ко восходу сол-
нышка узнал Аксен про все беды, что на Макария
Желтоводского обрушились. Слушал старик, головой
покачивал:
— Чуяло мое ретивое, что не житье будет монас-
тырю православному по соседству с басурманами! Эх,
не насоветовал я тогда не на Керженку, а на Унжу-
реку плыть.
С рассветом уснули все. А когда встали да огля-
делись, рыбаря Варнавы и Хайруллы не досчитались.
Только с полуденным солнышком появились. Варна-
ва не улову, не рыбе, а рыбалке радуется, тому, как
его новая речка потешила:
— Узола-то, она, матушка, видно, никакой реке
не уступит! И осетрик, и стерлядка, и всякая рыба
в нее из Волги заходит! Так-то бы и пожил на ней!
Эх, не погорели бы наши сети запасные, до того лета
бы рыбы запас. А сольца — она вон, только Волгу
переплыть!
А к низовской земле подступила осень настоящая.
Нарядила осины в понявы багряные, листок дубовый
посрывала, березы позолотила, ельник призадумать-
ся заставила. А инок Макарий свою думу за собой
привез да заботу о том, куда до зимы уплыть, от хо-
лодов спрятаться. И опять этот разбойник и святой
человек Аксен подсказал:
— Это верно, нельзя вам тут, под носом у бояри-
на да ордынца, обживаться. Да и федоровские мона-
хи — люди недобрые, завистливые, все к хану под-
лизы такие, а своих братьев норовят ногами затоп-
тать. Обозлятся да и пошлют к нашей закутке мо-
лодца с огоньком. Эх, одолела меня старость бессиль-
ная, заглянул бы я в их гнездо, чтобы не забывали
Аксена, атамана волжской вольницы! А не махнуть
ли вам, побратимы, на Унжу-реку? Давным-давно
там не бывал, но как живая она в моих глазах, лес-
ная краса! Экая там благодать божия и человеческая!
Поселения там редкие, друг от друга за десять верст,
а люди хоть и дикие, но русские, православные. По-
могут вам и зиму перезимовать, а по весне, как возь-
мутся за топоры, полетят щепки выше леса. И будут
у вас к лету и кельи, и церковка, помяните слово
мое! Народ там не то чтобы у бога в ногах ползает,
но стосковался по слову православному с той поры,
как от басурман да бояр туда убежал! А земля-ма-
тушка там урожайнее, чем здешняя. Рыбу там ребя-
тишки корзинами да понявами ловят для всей дерев-
ни. А борть пчелиная на каждой старой сосне, и не-
кому там эти борти обхаживать! А какое жито, ка-
кой лен там растет! Ни слова не выдумал старый Ак-
сен, не раскаетесь.
Мешкать да долго думать некогда было. Собрались
ватажники, челны на воду столкнули. Тут рыбарь
Варнава спохватился:
— А где мой побрательник Хайрулла?
А тот с женой и сыном стоял на берегу и спус-
каться к челнам не спешил.
— Не по пути честному татарину с монахами.
Хайрулла здесь остается. Так ли, старик?
Перекрестил тут разбойник Аксен свою грешную
голову:
— Правда, браты, правда! Теперь мне и умирать
не страшно!
1
По обширной и доб-
рой земле бежала река, такая широкая и длинная,
что люди, жившие по одну ее сторону, не знали обы-
чаев населения другой стороны, а племена, обитав-
шие у истоков, не ведали, какие народы населяют
земли в ее низовьях. От правого берега реки до теп-
лых морей и высоких гор простирались владения гроз-
ного царя, его бояр и опричников, а на другом бере-
гу был сосново-березовый край, ничейная и свобод-
ная земля под дремучими лесами. А жил на ней мас-
тер-умелец по кленовой и березовой ложке, Семен-
Ложкарь по прозвищу. С ним в соседях вокруг морд-
ва, мещера да мурома, звероловы да хлеборобы рус-
ские, что с правого берега от ярма и неволи сюда по-
прятались. Жил Семен-Ложкарь в просторной черной
избе над дикой лесной речкой Санахтой со своей Ка-
териной и дочкой Авдоткой. Втроем успевали они де-
лать ложки кленовые и березовые далеко на все сто-
роны, да такие приглядные и ловкие, что люди тюрю
с квасом, горох и кисель без масла и приправы хле-
бали да прихваливали! И пошла про Семена слава по
лесам, городам и весям Поволжья, да, на его беду,
дошла она до царской вотчины.
А грозный царь в ту пору в своей столице сидел,
с боярами думу думал, с опричниками по церквам
да монастырям молился, а между важными делами
пировал и бражничал.
Вот один раз, натешившись пирами да молитвами,
надумал грозный царь воевать сразу на три стороны:
с крымским ханом, турецким султаном и ливонски-
ми рыцарями и баронами. Людей в войсках у царя
было много — пушкарей, и стрельцов, и конников.
