— Хорошо, — сказал Рак Ракович, — мы подумаем.
И поплыл дальше. Только Утка скрылась за излучиной, Цапля с берега подзывает:
— Рак Ракович, что ты гуляешь, в гости к нам не заплываешь?
— Некогда, Цапля, некогда. Вот с делами управлюсь, тогда, может быть…
Только сказать успел, Лягушка прямо перед самым носом выплыла. Ни слова не говоря, просунула лапку под клешню Рака и чуть не силой затащила его к себе в покои. И так обрадовалась почетному гостю, что всю ночь напролет на все голоса ему песни квакала. А наутро, когда Рак собрался на совет плыть, она зашлепала губами:
— И что ты не видел на совете? Или тебе при твоем положении у каких-то там рыб ума занимать? А случится что — приходи ко мне. Уж я тебе подскажу, как и что. Так поведем вдвоем дела с тобой, что к осени первыми богачами на реке станем. И не слушай никаких там Уток да Цаплей, они только и смотрят, как бы от тебя поживиться…
Долго еще напевала Лягушка Раку в том же духе. Рак все головой кивал, соглашался, а потом как глянул на небо — солнце-то ой-ой куда поднялось — понесся он по реке, сломя голову; прямехонько к омуту Сома. А там Рака ждали, ждали, да и ждать-то устали, разошлись все. Раку не понравилось это.
— Ишь, часок — другой не могли подождать своего начальника… Что ж, обойдусь и без советчиков. С ними одна только помеха. И почет со славой на всех делить надо.
И тут у Рака совесть заговорила:
«Вот оно, как начальником быть. Все думают, раз начальник, то у него и стыда нет. Не-ет, шалишь. Лягушка! — Шиш всем, кто думает на мой счет поживиться! Сам всю власть в свои руки возьму и сам править буду! Эй, Воблы! А идите-ка сюда! Вы что, порядка не знаете? Вы что икру мечете, где попало? Вы что реку захламляете? Что-оо? Р-разговаривать?! Получайте по выговору на первый раз! Соберите сейчас же все до икринки и снесите в тот рукав реки. Что-оо? Рукав не проточный? Вода застаивается? Много вы понимаете! Сказано — исполнять!».
И Воблы, еле живые от страха, отправились выполнять приказ начальника.
Как сказал Рак, что на деле его увидят, так и вышло. Неделя прошла, другая — и что же? Смирен был Рак воды бывало не замутит, а теперь — на поди, откуда что взялось. Носится по реке, как угорелый, из кожи вон лезет, в каждую мелочь старается вникнуть, да только бестолковая суета суетой и остается. И рыб задергал-запугал, и сам бестолку до пены у рта кричит… Все речное хозяйство через пень-колоду пошло.
— Старателен наш староста, ничего не скажешь, — стали поговаривать рыбы, — только бестолочь и неразбериха какая-то повелась во всем. Если бы к ere рвению да хорошую голову…
— Ходоков бы, что ли, к нему направить, — предложил Окунь, — чтобы почаще с нами, рыбами, советовался, к голосу нашему прислушивался…
Так и сделали.
Пришли ходоки к Раку.
— Неладно как-то у нас получается, — несмело заговорил Сазан, — как бы так придумать, чтобы мы для тебя старались, а ты для нас. С рыбьей наукой бы тебе надо познакомиться.
Рак от гнева пунцовым стал, затрясся весь.
— Как?! Своевольничать?! Ученого учить?!
Только Линь хотел что-то сказать, а Рак на него клешней:
— М-молчать! Кто здесь начальник? Вы или я? Я! Как скажу, так и будет. Убирайтесь вон, чтоб и духу вашего здесь не было!
Постояли ходоки, постояли, покачали головами, покачали, да и убрались восвояси.
Вскоре после этого вот какая история вышла. Забросили люди в реку невод и стали сводить концы, и попалось в невод рыбы видимо-невидимо. Тут бы самое время старосте позвать Сомова внучонка. Внучонок хоть и глуповат, зато силенкой природа не в меру наделила. Двинул бы он хвостищем раз, двинул бы второй, — не то что рыба ушла бы, пароход в дыру суй — не зацепится. А Рак что удумал! Вскочил он в мотню, как помешанный, глазищи выкатил и закричал: «Слу-ушай, сюда! Раз-збредайся по ячейкам! Ну! Живо! Суйте головы! Что-оо? Р-разговаривать?! Суйте головы! Работайте хвостами! Протискивайтесь!» А разве для того неводы плетут, чтобы рыба из них уходила? Рыбы-то головы в ячейки всунули, да так и остались: вперед пролезть — животы мешают, а назад — жабры зацепились, не пускают. Так их и выволокли вместе с начальником на берег. Рака-то после в речку бросили — кому он нужен такой худущий, а про остальных до сих пор никаких вестей нет. Рыбы на Рака в суд подали. В этот же день Сом вызвал его на допрос. Рак посыльных в шею вытолкал и велел передать Сому, что вины за ним никакой нет, правил он по совести.
Начал с того дня примечать Рак, что избегают его рыбы, и сам задичился.
Дальше — больше. Стали ему мерещиться всюду козни да заговоры. И чтобы ночной порой не прижали его где-нибудь под корягой и не пристукнули нечаянно — вырыл он себе нору в обрыве. Чуть стемнеет, залезет в нее, вход клешней загородит — вроде и вздремнет немного.
Вылез как-то утром распоряжение Голавлям дать, чтобы дно от наносов очистили — что такое? Словно вымерла река. Зовет не дозовется. Появился, наконец, старый Жерех.
— Почему никто не отзывается? — напустился на него Рак.
— И-и, голова! Поразбежались все начисто. Куда? Куда подальше. На горе рыбам, а себе на стыд предложил я им тебя в старосты.
Рак от злости даже пузыри пустил.
— Молчи, старик, клешней перешибу!
— Э-эх, начальник! — скривил губы Жерех и поплыл своей дорогой.
А дня через три выплыл Рак из норы что-нибудь себе к обеду промыслить, завернул за корягу — и обмер: рассказывает что-то Жерех Лягушке, а та со смеху чуть не лопается.
«Ой, обо мне!» — похолодел Рак и попятился. Только повернулся, а из водорослей выглядывает Утка и хи-итро улыбается. Зарделся Рак и снова попятился. И весь-то день, куда не повернет, только на знакомых и натыкается, и все чему-то улыбаются. С непривычки трудновато было по целым дням задом-то пятиться, потом вроде и способнее так-то, вроде бы так и надо. Месяц лишь пробыл в начальниках Рак, а всю жизнь теперь в норе отсиживается и задом пятится.
Умолк Сверчок, умолк и дедушка. А немного погодя, Сверчок застрекотал новую сказку. О ком? Для кого? О всех и для всех, кто любит послушать, кто умеет понимать язык трав, насекомых и животных.
Маленькая ложь и большая беда
(по мотивам африканской народной сказки)
ахнув рукой, Сережа нечаянно столкнул сахарницу с буфета. Звякнув, она ударилась о пол, осколки стекла и белые кирпичики сахара разлетелись во все стороны.
Ребята оцепенели.
— Что же теперь будет? — шепотом произнес Сережа.
Костя испуганно заморгал ресницами.
— Вот что, — сказал вдруг Сережа, — не сознаваться! Не видали — не знаем! Если кто проболтается — держись тогда!
— Тише ты! — шикнул на него Николка. — Кажется, дедушка дома…
— Давай соберем все и положим, — сказал Сережа, — вроде так и…
— Ах, окаянные! — застыв в дверях, бабушка Василиса всплеснула руками. Повернув голову, она сердито крикнула в направлении комнаты деда:
— А иди-ка сюда, потатчик!
Дед Матвей вошел в переднюю.
— Допотакался, допотворствовался, — ворчала бабушка, на корточках подбирая с полу осколки стекла и сахар. «Пусть в избе играют! Холодно, вишь, на улице»… Вот и доигрались! Сначала сахарницу, потом зеркало, потом стулья, буфет… Им только отпусти вожжи…
Дед Матвей нагнулся, поднял с полу осколок сахарницы, посмотрел на неподвижных ребят.
— Чья это работа? — густым баском, строгим и требовательным, спросил он. — Твоя, Николка?
— Вот всегда так, — с нарочитой слезливостью в голосе проговорил Николка. — Что бы ни случилось. — все виноват…
— Значит, ты, Костя?
