- Как иностранка. Иностранцы на себя хоть черта напялят, хоть голышмя по городу бегать станут или в шубах в жару. Им никто слова не скажет. Даже завидно, до чего иностранцам у нас почтение.
Девчонка посмотрела на свою шубу.
- На мне ничего не напялено. Шубу мне отец сшил. Нерпу я сама настреляла.
У Тимоши глаза расширились и погасли медленно.
- Ну, ты даешь! Ну, я пошел. Боба, пойдем, а то черви сдохнут.
- Постоим, врать поучимся, - сказал Боба.
- Это почему я вру? Я никогда не вру. Это зачем: вы человека не знаете, а уже не хотите ему верить? Я из винтовки гуся бью влет. И оленя...
Тимоша угрюмо потянул Бобу за рукав:
- Пойдем, а то черви сдохнут.
Девчонка быстро повернулась к нему:
- А ты молчи со своими червями. - Она расстегнула рюкзак, вытащила из него тяжелый моржовый бивень. Протерла его рукавом, чтобы блестел. - Я этого моржа сама завалила.
- Один на один, - вежливо улыбнулся Боба.
Девчонка кивнула.
- Ну, я его из винтовки.
- Моржа?.. - Унылый Тимоша поколебался немного. Поставил банку с червями на тротуар. Взял бивень. Пальцем поколупал. Понюхал даже. Годится...
- Это секач. Одинокий. Они очень злые, одинокие.
Боба улыбнулся еще вежливее. От него как бы медом пахнуло.
- Могу биться - не из винтовки. Вы его из левольверта, жеваным мякишем.
- Это зачем ты не веришь? - раздельно, даже с испугом, сказала девчонка. Она отняла бивень, запихнула в рюкзак. - Пожалуйста, не верьте. Как мне проехать к метро?
- На автобусе, - сказал Тимоша. - На тридцать девятом.
- Если вы моржей бьете, на самолетах летаете, возьмите такси до самого дома, - сказал Боба.
- Ну и возьму! - Девчонка ухватила рюкзак, поволокла его к стоянке такси, крича на ходу: - Такси, такси! Возьмите меня!
- Возьмите ее, - захохотал Боба. - Рыжая. Могу биться: как рыжий, так врун обязательно. А ты развесил свои ослиные уши. Рыжая моржа убила удивись на всю жизнь.
Тимоша не спеша рукава засучил. Боба сошел с тротуара.
- Не возникай.
- Не надо, - попросил Боба. - Из-за какой-то рыжей поссорились. Да она не стоит... Пойдем, а то черви уснут.
- Они уже уснули. - Тимоша взял Бобу за воротник.
- Торчим здесь на солнце, - прохрипел Боба. - Дохлых никто не купит.
- Купит. Мы в банку анисовых капель покапаем, они все на голову встанут, ежом растопырятся. - Тимоша поднял кулак.
- Только не очень сильно, - сказал Боба и опустил голову.
- За двух ослов и за двух баранов.
- За одного барана.
- За двух. Девчонку ты тоже бараном назвал.
Боба вырвался, возмущенный.
- Меня за рыжую бить? Товарища из-за какой-то там рыжей?
Если товарища бить из-за рыжей,
Значит, товарищ уже не товарищ
предатель!
В душе моей сразу получится грыжа,
Если меня из-за рыжей ударишь,
предатель!
Пусть сердце поэта сковано льдом!
- Перестань.
- Не буду, - сказал Боба покорно. - Конечно, девчонку бараном назвать нельзя - это безграмотно.
Самолеты на взлетном поле нетерпеливо гудели, сотрясали воздух сотнями лошадиных сил, им были неинтересны мелкие ребячьи страсти.
Тимоша почесывал свой кулак, раздумывая, залепить Бобе леща или простить.
Автомобильный гудок загнал мальчишек на тротуар.
Девчонка сидела на заднем сиденье серой "Волги" и махала шапкой.
- Эй! - сказала она. - Садитесь, поедем. А то у вас в самом деле черви уснут.
Боба поправил куртку и как ни в чем не бывало первым полез в машину.
- Садись, Тимоша, - сказал он. - Мы не гордые.
Автомобильный мотор мягко фыркнул. Осенние яркие листья ринулись под колеса, взлетели, кружась, позади машины и снова легли на асфальт.
Шумная толпа пассажиров заполнила площадь.
"Совершил посадку самолет сорок два - пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят зайти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка. Повторяю: совершил посадку самолет сорок два - пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят пройти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка", объявил по радио мужской хриплый голос.
КАРТИНА ВТОРАЯ
В Ленинграде осень. Деревья украсили землю яркими листьями. Машины, которым велено убирать, жуют листья, дрожат от сытости, а листьев все больше. Листья все ярче.
Улица была тихая, и дома на ней разноцветные. Ольга тащила по улице свой мешок. Шуба у нее нараспашку. Волосы растрепались. Мимо Ольги шагали прохожие. Первые и вторые улыбались ей. Третьи и четвертые не смотрели на нее, они в себя смотрели, в свои дела и заботы. Зато пятые-десятые хмыкали, хихикали, указывали на нее перстом.
- Ишь вырядилась.
- Ужас!
- И что люди собой воображают. С малого возраста из себя что-то корчат.
- Это же безобразие - девочка в такой модной шубе.
- А брюки! А волосы!
- Цаца!
Ольга думала вслух:
- Вы зачем на меня так смотрите? Вы зачем надо мной смеетесь? Я вам не нравлюсь? - И бормотала прохожим в спины: - Вместо того чтобы на меня глаза таращить и смеяться попусту, поглядели бы вокруг себя. Вы видите осень? Собирайте охапки оранжевых листьев. Возьмите побольше. Разбросайте их по полу в тесных жилищах. Шагайте - пальто нараспашку. Ветер спрячет вам за пазуху последние запахи лета. Берите рыжие листья. Людям необходимы яркие краски. Зачем вы пинаете их ногами? Эй, эй! Это же солнечный цвет!
У парадной, как раз напротив Ольги, стояла другая девчонка. Может, постарше. Может, повыше. И конечно, красивее. У нее были длинные черные кудри.
Девчонка кривила губы.
- Ты что, чокнутая? - сказала она. - Ты что разоряешься?
- Это я про себя. Я давно здесь не была. Меня еще совсем маленькую увезли отсюда. У меня сейчас столько слов вдруг - откуда берутся? Я вообще заметила: когда говоришь сама с собой, получается очень складно. Ты не замечала?
- Вот рыжая! Вот ненормальная! Чтобы я сама с собой разговаривала? Я прысну...
- Зачем ты меня называешь рыжей?
- Тоже мне! А какая же ты? Может, светло-каштановая? Сейчас все рыжие называют себя светло-каштановыми. Тоже мне - модный цвет. Даже учителя в рыжий цвет перекрашиваются. По-моему, цвет поганый. Когда я смотрю на рыжих, у меня во рту кисло делается.
- Зачем ты? - сказала ей Ольга. - При чем тут мои волосы? Давай познакомимся сначала.
Девчонка дернула одним плечом, дернула другим плечом. Фыркнула, плюнула и растоптала.
- Тоже мне! Не смеши. Рыжая - так и помалкивай.
Ольга подошла к ней ближе.
- Зачем ты все время говоришь: "Тоже мне, тоже мне"? Разве ты лучше всех разбираешься? Ты в самом деле думаешь, что ты лучше всех разбираешься?
Девчонка взвизгнула вдруг, словно ее ущипнули или она увидела мышь. Закричала:
- Отвяжись, психованная! - и ушла в подворотню.
Ольга растерянно оглянулась.
По улице шагал гражданин с портфелем. Он был высокий и пестрый, в костюме из синтетической ткани. Еще на нем была шляпа и макинтош. Макинтош этот переливался, менял окраску из серо-зеленой в синеватую и фиолетовую, как спина жука-скарабея. Гражданин высоко держал голову, смотрел на всех окружающих пристально и снисходительно.
Поколебавшись немного, Ольга догнала его.
- Извините, пожалуйста.
- Ты меня, девочка? - спросил гражданин.
- Ага. Извините, пожалуйста, я всегда слышала, что в вашем городе очень вежливые люди. Я тоже родилась здесь, и всегда гордилась, и всегда старалась...
Гражданин опустил голову, он как будто нацелился в Ольгино рыжее темя.
- К сожалению, вежливых осталось мало. Вежливые в войну вымерли.
- Шутите, - сказала Ольга.
- Шучу, - сказал гражданин. - Я часто шучу. Шутка - признак здоровья.
Ольга подумала и потом спросила со вздохом:
- Скажите, пожалуйста, мои волосы в самом деле такие противные?
- Это тебе очень важно? - спросил гражданин.
- Очень.
Гражданин откинул голову. Потрогал Ольгины волосы пальцами сквозь перчатку.
- По-моему, в самый раз, - сказал он. - Элегантно. Может быть, несколько смело. Вот эта прядка над виском вроде бы что-то не так. Если ее пригладить, то в основном, я полагаю...
Ольга перебила его:
- Я про цвет.
Гражданин снова помедлил, помолчал, и покашлял, и еще дальше откинул голову.
- По-моему, довольно приятный серый цвет.
- Что вы, я рыжая, - прошептала Ольга.
- Рыжая? - Гражданин торопливо погладил ее по голове. - Все равно. Извини, я дальтоник. Я не различаю краски.
- И вы никогда не видели рыжего цвета?
- Никогда.
- И вот эти листья вам кажутся серыми?
- Да... Они серые...
- И вам не страшно?
Гражданин изумился, обиделся даже.
- Страшно? Напротив. Мне лично кажется нелепым и нездоровым все видеть в различном цвете. Это, знаешь ли, раздражает. Я лично думаю, что все нервные заболевания у нас происходят от пестроты жизни. Да, да...
- И все люди вам кажутся серыми?
- А что тут такого странного?
- Я еще не умею сказать, что именно... Но если подняться вверх и глянуть на людей сверху, то покажется вдруг, что это не люди, а булыжная мостовая.
