остатка наполнила ее жизнь.
Не было опасности, которая устрашила бы эту пожилую женщину. И не было такого дела, за которое она не взялась бы.
Она ходила к богатым людям собирать пожертвования, иногда скрывая цель этих пожертвований. Ее крохотная квартира постепенно превращалась в склад. Марина Львовна трудилась здесь как работница и как грузчик, связывая пакеты и перенося их.
Всего сложнее было найти пути в тюремное управление, в министерство внутренних дел. Это было необходимо. Группа должна выглядеть как самая обыкновенная благотворительная организация.
Одна из участниц группы со школьных лет дружила с женой министра Щегловитова. Это принесло немалую пользу.
В министерских канцеляриях Марина Львовна появлялась хорошо одетая, держалась с уверенным спокойствием. О ней докладывали:
— Госпожа Лихтенштадт.
Лишь самые близкие подруги по группе знали, что свои платья она шьет сама из всякого старья, остаточков и лоскутков. Ночью она не разгибает спины над переводами и, пока не сдаст рукопись в редакцию, должна жить кое-как.
«Патронат», официально разрешенная организация для сбора пожертвований, представила в распоряжение Марины Львовны квартиру на Суворовском проспекте.
С этого времени группа могла действовать с большею смелостью.
Марина Львовна встретилась в Петербурге с тюремным медиком Эйхгольцем. Этот сдержанный человек не мог говорить об острове каторжников без волнения. Он рассказывал о массовом, систематическом, изо дня в день, убийстве людей недоеданием.
Пища без жиров. Мясо — дважды в год, на рождество и пасху. Жидкие щи и тухлая каша — вот вся еда заключенных.
Цинга, чахотка, нервное истощение — в крепости дело заурядное.
— Мне не лекарства нужны, — говорил медик, — дайте, чем накормить голодных. Ведь среди заключенных почти все — молодые люди. Недоедание превращает их в стариков, ведет к верной смерти…
Эйхгольц взглянул на слушавшую его женщину и увидел слезы в расширенных от ужаса глазах. И он понял ее тайну, — нет, это далеко не обычная патронесса.
Она же смотрела на него и думала: какое сердце у этого человека и легко ли ему носить на плечах тюремные погоны?..
Теперь из жизни Марины Львовны ушло все, что не было так или иначе связано с крестовой работой. Мать думала не только о сыне, но о сотнях его товарищей по судьбе. Они ждут помощи.
Вначале ей мучительно трудно было просить у богатых и равнодушных людей поддержки. Ныне в ее словах не было и тона просьбы. Это — долг, и совестно его не отдать.
Когда-то она страдала, сталкиваясь с душевной грубостью. Позже научилась спокойно проходить мимо нее. Случалось, иной владелец фирмы говорил ей:
— Свободного рубля нет, все в обороте. Да и цели какие-то туманные…
Она уходила, ничего не объясняя.
Бывало и так. В университете профессор с нерусским именем, известный всей России, предупреждал:
— Я дам любую сумму. Но… как бы это сказать… она должна быть передана преимущественно моим соотечественникам. Могу я надеяться? Мне достаточно вашего слова.
— Таких денег мы не примем!
Мать не понимала щедрости без благородства.
Большой успех, окрыливший участниц группы, был достигнут в весенние дни, когда в Петербург приехал на гастроли Московский художественный театр. Студенческая молодежь поголовно влюбилась в его актеров. На концерты и спектакли москвичей выстраивались бесконечные очереди у касс. Потом, в поздний час, прямиком из театра студенты вместе с артистами через весь город шли на острова, любоваться белыми ночами.
Надо было очень верить этим людям, чтобы не сомневаясь посвятить их в тайну шлиссельбургской группы. Это было сделано.
Известная в театральных кругах писательница и искусствовед, большой друг Станиславского, подготовила встречу, решившую все. «Художественники» узнали о сборе средств для узников.
Качалов, Москвин и другие актеры театра устроили концерт, который имел назначение, известное лишь немногим.
Вся выручка была передана в шлиссельбургский фонд.
Тогда возникла мысль и о втором таком же концерте.
Группа получила довольно большие средства. С ними росли и возможности. Забот становилось все больше.
Чудесными помощниками группы стали петербургские студенты. Они взяли на себя хлопоты по упаковке продуктов и доставке их на невский пароход или Ириновскую дорогу.
Перед праздниками, когда разрешались передачи в крепость, кипела работа в квартире на Суворовском. Здесь день и ночь слышались молодые голоса. Съестные припасы от фирмы Медынцева, чай от Высоцкого, мясо от Шевлягина, хлеб и булки от Карпова — все раскладывалось и тщательно завертывалось.
Марина Львовна очень настаивала, чтобы пакеты заворачивались в газеты. При этом она следила, чтобы газеты были свежего выпуска. Каждый раз делались попытки вместе с продуктами переправить и книги. К книгам тюремное начальство относилось настороженно. Все же иногда, убедясь в невинности содержания, принимало их.
Как-то в квартире на Суворовском проспекте появился юноша с длинными русыми волосами, откинутыми со лба. Одет он был по-рабочему: в латаную куртку и брюки, заправленные в сапоги. В руках с темной, натруженной кожей он держал связку книг.
Пришедший удивленно смотрел на Марину Львовну. Он сразу узнал в ней женщину, которую впервые встретил в дождливый вечер на берегу, против шлиссельбургского островка. Она же в этом молодом рабочем, конечно, никак не могла признать паренька из заводского поселка на Неве.
Николай Чекалов чуть не назвал ее «тетей», как тогда. Он подвинул к Марине Львовне связку книг.
— Возьмите, пожалуйста. Просили передать. Для них.
Мать не впервые получала такие посылки «для них». Она показала, куда положить связку.
Но то, что далее сказал молодой рабочий, заставило Марину Львовну пристальней взглянуть на него.
— Пожалуйста, — попросил он, понизив голос, — не держите эти книги на виду. Тут разные книги…
Мать так же спокойно велела:
— Отнесите связку сюда, — и прошла в каморку под лестницей.
Николай облегченно вздохнул, улыбнулся. Он приветливо обратился к Марине Львовне, которую по праву считал своей давней знакомой:
— Если с острова попросят какие книги, скажите мне. Я добуду.
— Тогда вот что, — медленно произнесла мать, — попробуйте достать «Фауста» Гете с двойным русским и немецким текстом. Обе части.
— Хорошо, — согласился Николай.
— Это редкая книга, — предупредила Марина Львовна.
— Не сомневайтесь, достанем, — снова улыбнулся молодой рабочий.
— Запишите, а то забудете.
— У меня память хорошая, — ответил Николай и повернулся к двери.
Марина Львовна остановила его.
— Где же я вас разыщу?
Чекалов помедлил с ответом:
— Не надо разыскивать, сам приду.
— Я должна знать ваше имя и адрес.
Молодой рабочий потупился. Потом поднял голову. У него был открытый, доверчивый взгляд.
— Меня можно найти на «Скороходе», — сказал юноша, — в больничной кассе спросите товарища Виктора.
За эти годы в судьбе Николая Чекалова произошли большие перемены.
Из Гатчины он прислал
