даже при этом она всегда была на шаг впереди нас, и это порой было утомительно. Она блистала во всём, за что бралась, но плавание было её страстью. Ты уже знаешь, она научилась плавать к двум годам. Твой отец прозвал её Рыбкой. Она выступала в соревнованиях по плаванию за свою школу и за графство. Говорили, что когда-нибудь она может попасть на Олимпиаду. Мы очень гордились ею, Бекки, у нас всё было хорошо, но потом мы обнаружили, что у нас будет второй ребёнок. К тому времени Розе-Мэй было почти двенадцать, она пошла в среднюю школу, и мы думали, что она будет в восторге. Она годами умоляла нас родить ей сестрёнку, но мы всегда отшучивались, что она одна заменяет полный дом детишек. Мы сказали ей сразу же, как только убедились, что у неё наконец-то будет сестрёнка, – но она приняла это известие совсем не так, как мы ждали. Она ужасно ревновала, убеждённая, что мы будем любить этого ребёнка больше, чем её. Что нам не хватит любви на двоих детей.
Мама на несколько минут умолкла, крепче обняв меня. Я чувствовала, что Роза-Мэй слушает. Вбирает каждое слово. Я не видела её, но знала, что она здесь.
– Она начала бунтовать, – продолжила мама, – затевать с нами ссоры, проверять границы, задерживаться допоздна, не говоря нам, где была. Она всегда была мотивированной, настроенной быть лучшей, но тут начала пропускать тренировки. Сказала, что они её больше не волнуют. Твоему отцу было очень трудно принять это. Они всегда очень дружили, и он ужасно гордился ею. Он не мог понять, куда подевалась его милая дочурка. Это разбивало ему сердце.
– Она говорила мне, что они были дружны, – сказала я, глядя на маму. – Сказала, что у них была особая связь.
Мама сделала глубокий, прерывистый вдох и продолжила, словно не слыша меня.
– По мере развития моей беременности дела становились всё хуже. Наверное, мы избаловали Розу-Мэй, ведь столько лет она была единственным ребёнком в семье. Или, быть может, произошло слишком много перемен сразу – и переход в среднюю школу, и всё остальное… не знаю. Я пыталась анализировать это так много раз, чтобы понять, почему ей так трудно было принять это. В конце концов она начала уходить из дома на много часов. Она приходила сюда, к озеру, и бродила тут в одиночку. Тогда здесь не было Сада Бабочек, только поля с озером посередине. В тот день, в день несчастья, она должна была выступать на водном празднике. Мы собирались отвезти её туда и болеть за неё, но врач беспокоился за меня. У меня было очень высокое давление. Он сказал, что хочет, чтобы я приехала в больницу, сдала анализы и прошла сканирование, – и назначил приём на этот самый день. Стелла предложила поехать болеть за Розу-Мэй вместо меня, но та взбесилась. Сказала, что не хочет видеть никакую Стеллу, что мы уже предпочитаем младшую дочь старшей. Вышла крупная ссора, и Роза-Мэй выскочила из дома. Твой отец отказался пойти за ней. Он сказал, что устал от всех этих споров. Вымотался. Но я побежала за ней, хотела её уговорить. Когда она увидела меня, то стала хорохориться ещё сильнее, нырять напоказ, насмехаясь надо мной – мол, я выгляжу жалко, не умея плавать.
Мама перевела дыхание и продолжила:
– «Подойди и уведи меня», – дразнилась Роза-Мэй, а потом ныряла в озеро и оставалась под водой так долго, что я с ума сходила от тревоги. Всплыв, она смеялась, словно это была невероятно забавная шутка. Я умоляла её выйти из воды, пойти домой. Обещала, что отменю визит к врачу, перенесу на другой день, чтобы она могла поехать с нами и увидеть на экране свою маленькую сестрёнку. И наконец она успокоилась. Она выбралась из озера, и мы пошли, держась за руки. Помню, как я сжала её руку – и она сжала мою в ответ, и в тот момент я действительно думала, что всё будет в порядке. У неё просто трудный период, чёрная полоса, вот и всё. Но потом она обернулась. «Ещё один нырок!» – крикнула она и побежала к озеру. Я никогда не забуду, как она мчалась через траву, её прекрасные волосы развевались за спиной. Этот момент преследует меня все двенадцать лет. Это был последний раз, когда я видела её живой. Она нырнула в озеро, наполовину извернувшись, чтобы убедиться, что я смотрю. Это сбило её, и она вошла в воду под неправильным углом. Должно быть, она ударилась головой о камень. Это всё случилось так быстро! Сначала я даже не осознала. Я думала, что она опять принялась за своё – сидит под водой, чтобы напугать меня. Я ждала и ждала. Мне показалось, будто прошло несколько часов… а потом до меня дошло, что что-то не так. Что она не выныривает. Я была совсем одна, Бекки. Я не знала, что делать. Я подбежала к берегу озера и вошла в воду. Она была такой холодной – такого холода я никогда не чувствовала. Я пыталась добраться до Розы-Мэй, но мои ноги запутались в водорослях. Они были везде, обвивали мои лодыжки, как будто тащили меня вниз. Я чувствовала, как погружаюсь. Я пыталась успокоиться, освободить ноги, но я была такой тяжёлой и неуклюжей, что это было невозможно. На несколько секунд всё вокруг потемнело. Я старалась сохранить дыхание. Я видела, где Роза-Мэй, но не могла дотянуться до неё. Прошло слишком много времени. Это был кошмар. Я звала её, просила держаться, говорила, что всё будет в порядке, но она не шевелилась. Она лежала так неподвижно! Я крикнула ей, чтобы она хотя бы пошевелилась, – я знала, что теряю её. Я кричала и кричала. Это последнее, что я помню перед тем, как потеряла сознание. Я очнулась в больнице. Мне сказали, что какой-то мужчина выгуливал собаку около озера. Он не видел, как Роза-Мэй нырнула, но услышал мои крики. Он был очень сильным и хорошо плавал. Он сумел вытащить меня из озера, но к тому времени, как он достал Розу-Мэй, к тому времени, как прибыла «Скорая помощь», было уже слишком поздно.
Голос её сорвался, и она обняла меня ещё крепче, раскачиваясь взад-вперёд.
– Бедная Роза-Мэй, – произнесла я, содрогнувшись. – Совсем одна в воде… Ей, должно быть, было ужасно холодно.
– Сначала мы оба винили каждый себя, – сказала мама. – Твой отец думал, что это его вина – ведь он не последовал за ней после ссоры. Но я знала,
