снова заговорил чародей:
— А вы что же, о справедливости с нами говорить пришли? Может, убедить хотите на Кощееву сторону перейти?
— Ха! Так ты и перешёл!
Лютомил хотел было усмехнуться, но подавился смешком, когда Весьмир приблизился к решётке и, понизив голос, шепнул:
— Смотря что нам предложат.
— Я не настолько дурак, — наследник толкнул его в грудь, отбрасывая назад.
Чародей, как ни в чём не бывало, встал, отряхнулся и оскалился:
— Ну мало ли? Попробовать стоило.
— А по-моему, всё-таки дурак, — богатырь наклонил голову, как молодой бычок. — Небось, и папка не знает, что вы сюда пришли, а? Полюбопытничать вздумали, да?
— А если и так, что в этом плохого? — Лютомил вперил в него недобрый взор. — Вас, узников, вообще никто не спрашивает. А дурак тут только тот, кто попался.
Лис, глядючи на всё это, думал: все вокруг врут. Каждый мнит себя борцом за правду, Кощей, небось, тоже злодеем себя не считает, а на самом деле хороших людей и нет вовсе.
Ему не нравился Ванька и ещё больше не нравился Весьмир (И чего только мать в нём нашла? Пф!), но эти двое пришли в Навь, чтобы спасти Василису. А союзников не выбирают. Надо только дельце обстряпать, чтобы самому как кур в ощип не попасть. Он улучил момент, пока Лютомил с Ванькой играли в гляделки, нащупал за пазухой хлеб, который дала мать, и незаметным движением просунул его между прутьями. Свёрток упал в тёмный угол — уф, уже хорошо. Плохо было только то, что Весьмир заметил и дёрнулся. Лис приложил палец к губам, мысленно моля всех богов, чтобы чародей не оказался непроходимым тупицей. А то начнёт голосить — и пиши пропало. Лютомил и впрямь не дурак, точно заподозрит, что Лис не просто так в подземелья напросился… жаль было так запросто подставляться, но другой возможности могло не представиться.
К счастью, Весьмир всё понял без слов. Подмигнул Лису, отвернулся и тронул богатыря за плечо:
— Да чего ты к ним цепляешься, Вань? Пусть смотрят. Чай, за погляд злата не берут.
Богатырь, кивнув, отошёл к стене и опустился на сено, служившее обоим пленникам лежанкой.
— Твоя правда, Весьмир. Ещё на всяких пустолаек внимание обращать… много чести!
Лютомил побагровел и, задыхаясь от ярости, крикнул:
— А ну, признавайся, гад, кто тебе сказал, что меня тут пустолайкой кличут?
— Дык я и не знал, — пожал плечами Ванька. — Видать, меткое прозвище дали, раз угадал.
— Да я тебе сейчас… — наследник рванул с пояса плеть, яростно хлестнул сквозь решётку раз, другой…
Его меткости можно было позавидовать — Лис аж присвистнул: ишь, выучился — подвело другое: плётка оказалась слишком коротка. Плетёный хвост не доставал до того угла, где устроился богатырь.
Тот ничего не говорил — спокойно сидел, сложа руки, смотрел, как беснуется враг.
Тогда Лютомил в ярости отбросил плеть и, поправ её сапогом, воздел руки, собираясь сотворить заклятие, но тут уже Лис схватил его за рукав и зашипел:
— Ты очумел? Отец почует, что его чары сняли, — вмиг примчится. А если эти двое ещё и улизнут под шумок, нам обоим несдобровать. Лучше пойдём отсюда подобру-поздорову. Хотели посмотреть на богатыря — посмотрели. Чего ещё надо?
Он надеялся, что брат прислушается к голосу разума, но на всякий случай готовился успокоить его зуботычиной или заклятием, если понадобится. Потому что весь замок знал: нрав у наследника — что твой огонь. Вспыхивает, будто трут, от всякой малой искры. А тут уже не искра была, а самое настоящее оскорбление. Наугад Ванька ударил, но в самое больное место попал. Может, в том и есть сила богатырская — видеть слабину противника и именно туда и метить?
Лютомил скрипнул зубами и нехотя опустил руки.
— Ладно, — он поднял плеть, смотал туго плетёный хвост и засунул оружие за пояс. — Плевать. Всё равно отец вас тут сгноит, и я ещё на ваших косточках спляшу. А из твоего черепа, — он ткнул пальцем в богатыря, — чашу сделаю. И выпью из неё вина на пиру в честь победы над Дивьим царством!
— Смотри не захлебнись, — напутствовал его Ванька.
Лютомил зло дёрнул Лиса за чёлку, выдирая волосы. А потом и свой хвост рванул так, будто бы хотел его весь оторвать. Иллюзорная стена с шелестом сомкнулась перед ними, отрезая Кощеевых сыновей от маленькой камеры с двумя дивьими узниками, и Лис с облегчением выдохнул. Наследник отряхнул ладони и, пыхтя от злости, зашагал по коридору прочь. Лис лишь на мгновение замешкался, чтобы подобрать выпавшие из его рук волоски — чуял, что ещё пригодятся, — и лишь потом побежал догонять брата. Тот дошёл до развилки, где начинались «вонючие подземелья» (как их мысленно окрестил Лис), и вдруг замер как вкопанный, дыхание сбилось, тёмные глаза предательски заблестели:
— Знаешь, ещё никто со мной так не разговаривал! Никто!
— Остынь, — Лис хотел хлопнуть брата по плечу, но по взгляду понял — не надо. — Ты же сказал, что отомстишь? Сказал. Значит, сдержишь слово.
— О, ещё как сдержу! Он у меня в ногах валяться будет и землю жрать! Кровью его рыдать заставлю! — Наследника трясло, из глаз катились злые слёзы.
Эка его забрало… Уязвлённое самолюбие — страшная штука. В душе Лис даже немного злорадствовал: что, съел, папенькин сынок, тепличный цветочек? Хищный, конечно, — та ещё росяночка, — но всё-таки цветочек. Привык, что в замке ему и слово поперёк сказать боялись, что другие узники и пикнуть не смели, потому что уже нечем было? Теперь попробуй пирожок с начинкой из реальной жизни. Как, вкусно?
Вслух он ничего этого, разумеется, говорить не стал. И ничуть не удивился, когда Лютомил, утерев рукавом слёзы, отмахнулся от него, как от назойливой мухи:
— Всё, дальше сам. Выход — это туда. Мне нужно успокоиться. А успокаивает лучше всего пара часов работы. Уходи, оставь меня…
Что ж, хорошо, что он
