Неправильное воспитание Кэмерон Пост - Эмили М. Дэнфорт

«Не убий», представляет некую группу людей, идентифицирующих себя как убийц? Разве позволяем им устраивать парады, собираться в клубах, чтобы принимать там наркотики, танцевать ночи напролет, а потом вместе предаваться своему греху? Если считать совершение убийств составляющей их идентичности?

Преподобный Рик прочистил горло. Я уставилась в свой листок.

– Грех – это грех. – Ей, видимо, нравились эти слова, потому что она повторила: – Грех – это грех. Вышло так, что ты борешься с грехом гомосексуального влечения.

Я услышала голос Линдси, подбивавшей меня спросить: «Да ну? Если допустить, что между гомосексуальностью и убийством нет разницы, так кто – кто именно умрет, когда двое гомосексуалов предадутся своему греху?» Но это не Линдси сидела тут. Не Линдси сослали в «Обетование» по меньшей мере на год. Поэтому я велела этой части моего сознания придержать язык.

– Как ты? – спросил преподобный Рик. – Мы сразу столько всего на тебя обрушили…

– Нормально, – бездумно и слишком быстро ответила я, а потом добавила: – Думаю, я чувствую себя неплохо.

У меня разболелась голова. Мы сидели в небольшой комнате за кабинетом Рика, которая предназначалась для таких вот встреч. Места в ней хватало как раз для стола, вокруг которого мы и собрались, и трех стульев. Запах гардении, росшей в горшке прямо под окном, был слишком тяжелым, слишком сладким для такого крошечного помещения. На стебле было примерно полдюжины бутонов, некоторые уже совсем потемнели и готовились перейти в небытие, но глянцевые листья блестели. Мне вдруг захотелось перенестись обратно в кабинет Нэнси, увидеть кушетку, постеры с подростками, добившимися славы в шоу-бизнесе, контейнеры с едой из учительской, почувствовать, что мое присутствие не оскверняет воздух грехом.

– И что мне с этим делать? – Я сосредоточилась на листке.

Рик вдавил ладони в стол.

– Мы будем проводить индивидуальные сеансы, столько, сколько нужно, пытаясь заполнить пространство, скрытое под водой.

Я кивнула, хотя не совсем поняла, что он имел в виду.

– Работа предстоит тяжелая, – добавила Лидия. – Тебе предстоит посмотреть в лицо такой правде о себе, которую, я убеждена, ты предпочла бы вообще никогда не признать. Перестань считать себя гомосексуальным подростком. Это один из самых важных шагов. Гомосексуализма не существует, не надо думать, что твой грех особенный.

Я опять услышала Линдси: «Ну уж нет, – сказала бы она, – мой грех очень даже особенный, если уж вы потрудились открыть центр по борьбе с ним». Однако вслух я произнесла совсем другое:

– Я и не думаю о себе как о гомосексуальном подростке. Я – это я, ничего больше.

– Это лишь начало, – сказала Лидия. – А вот понять, кто такая эта «я», что толкает ее на дурной путь, вот это будет задачка.

– Ты молодец, – похвалил меня Рик, улыбнувшись своей фирменной улыбкой.

– Мы будем рядом, поддерживая и направляя тебя.

Наверное, на моем лице отразились кое-какие сомнения, потому что он тут же прибавил:

– Помни, когда-то я был на твоем месте.

Айсберг все еще был у меня в руках. Я помахала листком, и мы услышали забавный звук, напоминающий шум хлопающего паруса; бумага всегда издает такой, если помахать в воздухе.

– Мне взять это с собой?

– Да, мы бы хотели, чтобы ты повесила его у себя в комнате. Ты будешь заполнять его после каждой нашей встречи.

Изображение айсберга было моей первой и единственной привилегией по украшению комнаты на следующие три месяца. Я повесила его прямо посреди пустой стены с моей стороны спальни. И теперь, понимая, что́ надо искать, я начала изучать чужие айсберги. Иногда у учеников (нам полагалось называть себя учениками, а не какими-то там учащимися, и думать о себе как об апостолах, которыми руководит сам Господь), которые уже далеко продвинулись по пути исцеления, на доске было навешано столько всякой подростковой ерунды (только, конечно, куда более христианской, никаких вам голых ковбоев или прекрасных спасительниц), что айсберг с трудом можно было разглядеть. Правда, все эти флаеры, постеры и картинки были так похожи друг на друга, что я очень быстро научилась замечать выделяющуюся на их фоне ксерокопию айсберга.

На ледяной махине, скрытой под водой, у каждого были написаны какие-то слова и определения, которые для меня были совершенной бессмыслицей, пока со временем я сама не начала покрывать свой листок похожими фразами.

Я так часто изучала подводный мир чужих айсбергов, что могу вспомнить кое-что дословно.

Дженнифер была сестрой Эрин, несколько ее фотографий я видела на доске. И я не виню Эрин за то, что она чувствовала свою женскую неполноценность: Дженнифер родилась красавицей. Я удивилась, как же Эрин позволили украсить комнату в тонах миннесотских «Викингов» и сохранить всякие напоминания о команде, если эта страсть представляла для нее проблему.

У нее уже был готов ответ. Очевидно, она некоторое время обдумывала его, потому что я услышала то, что, не сомневаюсь, она сама много раз слышала от Лидии. «Мне нужно выработать здоровую любовь к футболу. Женщина может увлекаться футболом, в этом нет ничего дурного. Я просто не хочу думать о том, что, разделяя с папой его любовь к этой игре, я утверждаюсь в мыслях о том, кто я такая, потому что это мешает моей гендерной самоидентификации, ведь наша с папой связь возникла на почве увлечения мужским занятием».

Я никогда не встречала такого красивого парня, как Адам. Кожа у него была приятного теплого тона, ресницы такие, словно он рекламировал тушь для глянцевого журнала, только их нечасто можно было разглядеть под темными блестящими волосами, которые свободно падали ему на лицо, пока прямо перед ним не вырастала Лидия Марч