с Отче наш на латыни, задом наперёд — трюк, который я выучил в безоблачном детстве. Потом я бросил дохлую мышь на горящие угли, закрыл глаза и просто побормотал, а затем, с воем, ошеломившим их всех, даже собаку, я бросился на бедного Фиц-Хью и стал с ним бороться, и, когда я оторвался от него, в моей руке был хвост и, показав его королеве, я, дрожа, положил его на угли и, сгорая, он испускал мощный смрад.
Теперь сомнения покинули мысли королевы Броды. У человека из Корнуолла был хвост; своим волшебством я забрал у него этот хвост; и теперь у него не было больше хвоста и она могла выйти за него. Она не стала терять время, но заключила беднягу в свои объятия и целовала его, пока я не сбился со счёта и он целовал её, и я увидел, что не нужен; поэтому я предложил вернуться в библиотеку и оставил их там, обсуждать дела и устраивать будущее.
В библиотеке они рассыпались в благодарностях. Королева сказала, что мне не стоит беспокоиться о тех валлийцах, поскольку она собиралась лично уделить им внимание, сразу же, как только закончится медовый месяц. Радостный Фиц-Хью пообещал прислать мне золотую цепь и некоторые имеющиеся у него книги, которые я хотел получить. Так что всё прошло замечательно и этой же ночью мой священник поженил их.
На следующее утро они покинули меня. Мы проехали часть пути вместе. Разумеется, лорд Фиц-Хью ехал с королевой Бродой в её золотой колеснице и она была молчалива, но её глаза и щёки с ямочками говорили о многом. Он вышел из колесницы и подошёл к моему коню, попрощаться со мной. Он серьёзно посмотрел на меня.
— Сесил, сын Джеймса, сын Джона, сын самого святого Христофора, — сказал он, — откуда ты узнал, что у меня нет хвоста?
Я рассмеялся. — Это было нетрудно узнать, Фиц-Хью. Когда у меня была возможность, я спросил у твоей матери.
Мы взглянули на молодую невесту.
Королева Брода молча сидела в своей золотой колеснице. Она улыбалась.
[Weird Tales, December 1929]
— Почему со своими бедами вы пришли ко мне? — довольно раздражённо вопросил я стариков своего народа. — Любой человек может найти вашу дочь, да и в вашем собственном краю много славных мужей.
Я был зол.
После того, как я убил дракона из Торповых Лесов, народ Корнуолла считал, будто всё, что им нужно сделать со своими заботами — это прийти ко мне. Некоторое время я старался быть доброжелательным: тогда мне действительно верилось, что, наверное, это часть моих обязанностей, как Властителя страны — убивать змеев, изничтожать великанов и по возможности стараться, чтобы эта земля стала прекрасным и приятным местом. Жизнь по таким высоким идеалам оставляла мало времени для моих особых исследований и, зачастую, едва вернувшись с одного приключения и переодевшись в бархат, я утыкался в книгу, как новое прошение заставляло снова влезать в доспехи и отправляться прогонять ещё каких-нибудь разбойников или отрубать голову приползшему змею. Отрываться от хорошей книги было тяжело, а оружие и доспехи зимой настолько остывали, что только через несколько часов я переставал покрываться гусиной кожей и устраивался поудобнее на боевом коне.
Уже несколько недель в Корнуолле всё было спокойно. Если и оставались какие-то драконы, то они сочли за лучшее скрыться в тайных горных пещерах, все разбойники сбежали в Уэльс и Бретань, а все великаны гнили в своей же запёкшейся крови. Насколько простиралась моя власть, всё было тихо и я чувствовал, что вполне заслужил отдых. Стояли холода, небо хмурилось, дороги утопали в слякоти, мой славный скакун удобно устроился по колено в соломе и жевал лучшее зерно, выращенное крестьянами; у меня была куча поленьев в камине, мягкие подушки, шерстяное покрывало на коленях и ещё одно на плечах, старое вино в бокале, кусок мяса на столе и книга в руках; к чему мне беспокоиться о случившемся в Уэльсе, землях скоттов или ирландцев?
Затем, после всего нескольких дней уюта, явились эти старики. Они принесли с собой длинный пергамент, содержащий каракули и печать короля Уэльса. Это не так много значило для меня, поскольку они меняли своих королей каждый месяц, но на моих людей это произвело такое впечатление, что они привели стариков к дверям моей библиотеки, а когда я отказался встречаться с ними, и велел накормить их и проводить из замка, они подняли такой жалобный крик, что из чистой необходимости я уступил этим стенаниям и велел старикам поведать свою историю.
Они промокли и замёрзли; поэтому я уступил им место у огня. И они выглядели голодными; поэтому я приказал принести им мяса и вина, и, во имя доброго святого Иеронима, велел им сперва набить брюхо и обсохнуть, а уж потом я выслушаю то, с чем они явились ко мне. Таким образом я выиграл дополнительных полчаса на чтение книги, а когда увидел, что это время ссыпалось вниз по перемычке песочных часов и обнаружил, что уже перевёл больше четырёх строк латыни, то весьма повеселел и почти решил быть любезным с этими стариками.
История, поведанная ими, была мне знакома. У них похитили дочь; они считали, что она томилась в одной из горных пещер в дюжине миль от их хижины. Они не знали, какой человек или зверь сделал это грязное дело; о тварях, обитающих на той горе ходили необычные россказни. Они пришли к королю своей земли и он тщетно упрашивал всех своих рыцарей спасти деву; все они отказались от этого приключения; тогда он додумался написать мне об обиде, причинённой этим старикам и просил меня её исправить. Разволновавшись ещё больше, они воздели руки и принялись клясться, что никогда не бывало ни столь прекрасной, ни столь чистой девушки, как их дочь и отчего же святые позволили этому ужасу произойти с ней?
Естественно, я пожалел их. Но всё же мне казалось, что я обманулся и валлийские рыцари должны сами заниматься собственными великанами и драконами; поэтому, когда они наконец добрались до конца своей истории, грубо спросил;
— Почему со своими бедами вы пришли ко мне? Любой человек может найти вашу дочь, да и в вашем собственном краю много славных мужей.
Тут они вскричали, что я ошибаюсь и женщина принялась твердить: — Никто другой. Никто другой! НИКТО ДРУГОЙ! — что было полной чушью, ибо глупо и далеко от истины.
Всё это окончилось тем, что я
