нету. Когда я у Старца на Афоне (о. Исидор жил одно время на Старом Афоне) спрашивал об уставе, то он сказал: “Какой тебе устав? У меня у самого нету. Вот тебе устав — говори постоянно: “Господи, помилуй”. Большую молитву забудешь, а этой не забудешь, два слова всего”. Такое простое правило, — улыбаясь заканчивал о. Исидор, — а я и этого не могу выполнить”. Впрочем, нужно понимать смысл этих слов. О. Исидор вовсе не отвергал устава и сам читал вовсе не только “Господи, помилуй”, а и многое другое; но своим ответом он зараз являл свое великое смирение и свою великую свободу духа; и тому же учил других.
Иногда он уходил из Скита без спросу. Один из Старцев рассказывал: “Был у нас один затворник, о. Александр. О. Исидор близок был о. Александру, — друг другу исповедывали грехи свои. О. Исидор относился к грехам слегка. Бывало случалось: встретишь его вне Скита, — спросишь: “Батюшка, а Вы просились?” — “Да ты помалкивай”. Стали мы к Епископу Е. проситься, а Игумен не пускает, говорит: “Он над вами посмеется; вот я ему скажу”.
А о. Исидор после говорит: “Ведь у него, у Игумена, — своя политика”, - и продолжал ходить к Епископу”.
Как свободен духом был о. Исидор, ты можешь видеть, читатель, хотя бы из того, что во время исповеди, иногда, с епитрахилью на груди и одною поручью на руке, Батюшка уходил смотреть за самоваром, а исповедующегося заставлял наедине читать грехи по списку их, наклеенному на картон.
Паря над миром, Батюшка мог входить в него безнаказанно. Он не презирал мира, не гнушался им и не боялся его; просто он всегда носил в себе силу, которая давала ему способность препобеждать мир и очищенным пускать его в свое сознание. Соблазн мира не был для него соблазнительным, и прелесть мира не прельщала его чистого сердца.
Однажды, — рассказывает про себя упомянутый выше, о. Ефрем, — входит он в свою келлию и видит на столе у себя роман Поль де Кока. О. Ефрем догадывается, что кто-нибудь из монахов, в насмешку, подложил ему эту книгу. Но в это время приходит о. Исидор, и оказывается, к крайнему удивлению о. Ефрема, что положил книгу сюда о. Исидор.
“Да Вы знаете ли, что это за книга? Откуда Вы ее взяли?” — спрашивает изумленный хозяин келлии у Старца. Отец Исидор тогда объясняет, что книгу принес ему, вероятно в насмешку, кто-то из братии.
“Ты, вот, ученый, — обращается Батюшка к о. Ефрему, — я и передаю ее тебе”. — “Да ведь она — неприличная”.
“Ничего, ничего, читай. Что будет худое, — отбрасывай, а хорошее слагай в своем сердце”, - возражает Старец. Вот как был свободен духом Авва Исидор. Все-то он делал легко, без напряженности, будто играя. И в каждом непринужденном движении души его чувствовалась мощь — ббльшая, нежели потуги и усилия прочих людей. Так — при всех. А что он делал, оставаясь с глазу на глаз пред Богом, — кто знает и кто может постигнуть, кроме Собеседника его.
ГЛАВА 11,
дающая читателю сведения о том, что делалось на исповеди у Старца Исидора
В какой день и час ни придешь к о. Исидору, он никогда не откажет исповедать тебя. Мало того: когда просят, то он, удрученный годами и болезнию, не отказывается прийти исповедать и на дом, в Посад, хотя от Скита до Посада — версты три.
“Около о. Исидора, — говорит один Старец, — постоянно вертелись со всякими грехами. Ну, эти — незаконно живут… У него всякого рода люди бывали, — со шпагами. Ему было опасно во время забастовки [20]. Приходят, говорят: “Вот, мы стольких-то зарубили, а зависело не от нас, а от начальства…” У него духу хватало, он все мог обещать. Я смотрю, какие-то выходят со шпагами, — с этими людьми, и то знакомился”.
- “Вы, Батюшка, сказали о том, “как кто-то зарубил людей?”
“Это был солдат”.
Даже за несколько дней до смерти, едва имея сил приподняться на своем одре, Старец Исидор все еще исповедывал. Желание кающегося очиститься — вот на что при исповеди обращал свой духовный взор о. Исидор: наставлений же каких-нибудь он давал при этом мало. Духовная простота Старца размягчала даже застаревшие язвы на душе. Бывало, сам он рассказывал: “Приходят ко мне люди. Лет 20 носит человек грех с собою, а мне-скажет”.
Даже при простой встрече с о. Исидором взгляд его почему-то согревал расстроенную душу, успокаивал, словно всю насквозь пронизывая ее кротким солнечным лучом. Когда же душа у кого была нечистая, а о. Исидор встретит согрешившего брата, посмотрит в глаза, — то невозможно было встретиться взору с его лучезарным взором. Так, однажды некто, с отягченною совестию, упал пред Аввою на колени, прося о молитве; а он увидел Авву впервые. Рассказывал один из скитян о своей встрече с Батюшкою в саду: “Он взял меня за руку и так смотрел в глаза… Мне казалось, что он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: “Ну, — мир тебе, Миша”.
Обыкновенно о. Исидор давал в руки исповеднику особый список грехов и заставлял читать его вслух и при этом мысленно отмечать себе, в чем он погрешил. Бывало даже, что во время такого чтения он уходил из келлийки, — в потрепанной эпитрахили и одной — изветшалой — поручи, — приготовить угощение своему исповеднику.
Не сердился никогда; если грех — скорбел с тобою, но не гневался. Ко всему относился спокойно, просто и ровно, и только говорил любовно: “Надо больше молиться”. В особенности же советовал обращаться к заступничеству Матери Божией. Но неизменно, всякому он указывал на действенность молитвы о пяти язвах Спасителя и учил, как ею молиться. Исповедь Старца, простая по внешности, была совсем особою по какому-то неуловимому веянию вечности. Обычно на исповеди видишь пред собою человека. Но тут было совсем наоборот: исповедник видел себя пред лицом не человека, даже не свидетеля Господня, а пред лицом Самой Вечности. Что-то непреложное смотрит на тебя, видит тебя, и в то же время, — не смотрит, и не видит. Исповедуешься, как бы, пред Вселенною. Ни сетований, ни упреков, ни даже единого движения на
