дѣло будетъ поставлено прочнѣе, потому что оно скорѣе найдетъ себѣ поддержку въ нравахъ. Въ Парижѣ идеалъ — разрушеніе; а не созиданіе. Въ Лондонѣ какъ разъ напротивъ; тамъ подкапываются подъ старое запѣмъ, чтобы замѣнить его чѣмъ-нибудь болѣе устойчивымъ.
Судьбѣ угодно было, чтобы въ Лондонѣ, а не въ Парижѣ жилъ, работалъ и умеръ тотъ нѣмецкій еврей, который придалъ соціализму научно-философское обоснованіе и повліялъ всего больше на умы и воззрѣнія теперешнихъ вожаковъ соціализма и во Франціи, и въ Германіи, и въ другихъ странахъ.
Съ Марксомъ я не имѣлъ случая познакомиться въ сезонъ 1868 года. Тогда о немъ и въ Лондонѣ говорили — даже въ радикальныхъ кружкахъ — не особенно часто.
О немъ, какъ личности, о его семействѣ, домашней обстановкѣ, привычкахъ, вкусахъ, діалектикѣ, выходкахъ темперамента — я много слыхалъ отъ одного изъ нашихъ ученыхъ соціологовъ, который подолгу живалъ въ Англіи въ 70-хъ и 80-хъ годахъ.
Отъ него узналъ я, еще до смерти Маркса, что онъ успѣшно занимался русскимъ языкомъ, слышалъ и то — какъ мой знакомый засталъ его разъ съ русскимъ романомъ въ рукахъ. Отъ русскаго пріятеля получилъ я и письма къ старику Энгельсу, надолго пережившему своего друга и руководителя, Маркса. Энгельсъ считался всегда какъ-бы alter ego знаменитаго соціалиста, его лейтенантомъ и знаменоносцемъ.
Энгельса я нашелъ въ самомъ Лондонѣ, въ отдаленномъ тихомъ кварталѣ, въ небольшомъ трехъэтажномъ домѣ. Онъ жилъ, какъ человѣкъ съ хорошимъ достаткомъ, да и никогда не зналъ, кажется, нужды и заброшенности эмигранта.
Это былъ въ іюлѣ 1895 г. — старикъ хорошаго роста, державшійся довольно прямо, не очень сѣдой, съ головой крупныхъ размѣровъ, неправильными, но скорѣе симпатичными чертами лица и добродушно-игривой усмѣшкой безцвѣтныхъ глазъ. Въ Герыаніи вы встрѣчаете такихъ отставныхъ профессоровъ.
Хотя я отрекомендовался ему по немецки, но разговоръ почему-то пошелъ на французскомъ языкѣ. Энгельсъ говорилъ на немъ свободно и съ довольно пріятнымъ акцентомъ. Сидѣли мы въ его обширномъ, свѣтломъ кабинетѣ—библіотекѣ, вмѣщавшей не одну тысячу томовъ… Поговорили мы сначала о нашемъ пріятелѣ—и вообще, о Россіи; Энгельсъ много зналъ о русскихъ дѣлахъ и разныя слова, вродѣ „земство" „и община" — произносилъ старательно и чисто. Старикъ разговорился и приказалъ подать бутылку краснаго вина.
Разумѣется, рѣчь зашла объ ученіи Маркса… Тутъ сейчасъ-же зазвучала у Энгельса непоколебимая вѣра въ безусловную истину того, что его учитель установилъ, какъ роковой всемірный законъ общественнаго развитія. Все держится на экономическихъ устояхъ. И нѣтъ въ мірѣ никакихъ явленій, вплоть до творчества и изящнаго искусства, которыя не были бы прямыми продуктами матеріальныхъ экономическихъ причинъ.
He желая вступать въ принципіальный споръ, я усомнился, чтобы одни только бытовыя хозяйственныя условія — заработокъ и кусокъ хлѣба — сдѣлали, напр., то, что изъ нѣмцевъ создалась первая музыкальная нація. Другія націи — французы и англичане, не пріобрѣли такихъ же способностей — и въ сходныхъ экономическихъ условияхъ.
Энгельсъ пришелъ въ волненіе.
— Такого вопроса не разрѣшишь въ полчаса! вскричалъ онъ.
"Конечно, подумалъ я, но надо марксистамъ быть всегда приготовленными къ подобнымъ возраженіямъ".
На прощанье Энгельсъ подарилъ мнѣ свою нѣмецкую брошюру. И, когда я прощался съ нимъ я — глядя на этого, еще очень бодраго и стойкаго старика — никакъ не ожидалъ, что къ осени того же года онъ уже будетъ лежать подъ землею.
И теперь, кажется, нѣтъ въ живыхъ уже ни одного такого alter ego Маркса, какимъ былъ Энгельсъ.
Служилые классы во Франціи. — Военные до и послѣ Франко-Прусской войны. — Чиновничество. — Суды. — Католическое духовенство. — Войско въ Англіи. — Земское представительство. — Англійскіе «Boards». — Духовенство. — Судъ и судебные нравы по ту сторону Канала. — Полиція въ Парижѣ и Лондонѣ.— Ея отношеніе къ публикѣ
Въ главѣ о соціальномъ вопросѣ, о руководящихъ классахъ говорилъ я вообще, не касаясь служилыхъ классовъ во Франція и Англіи; а здѣсь подведу итоги тому, что наблюдалъ, видѣлъ и слышалъ по разнымъ сторонамъ офиціальной, чисто правительственной и общественной, какъ мы говоримъ, земской службы.
Во-первыхъ — военный классъ.
Пускай мои сверстники, знавшіе Парижъ и Францію тридцать и больше лѣтъ назадъ, припомнятъ: производила ли на нихъ парижская жизнь, и уличная, и семейная — такое впечатлѣніе, какое вы выносили тогда, какое выносите и теперь, хотя бы, напр., въ Пруссіи?
Конечно, нѣтъ. Бонапартовъ режимъ считался государственнымъ порядкомъ, который держался за полудиктаторскую власть и созданъ былъ насильственнымъ переворотомъ съ по-мощью войска. И тогда всякій либерально мыслящій человѣкъ употреблялъ почти безразлично выраженія: «цезаризмъ» и «милитаризмъ». Разумѣется, власть Наполеона III-го держалась тѣмъ, что армія готова была до поры до времени служить его внутренней политикѣ; но въ нравахъ милитаризмъ далеко не преобладалъ. Каждый изъ насъ, попадая въ первый разъ въ Парижъ послѣ Берлина, бывалъ, напротивъ, удивленъ, что военныхъ такъ мало видно. Можно было нѣсколько недѣль каждый вечеръ посѣщать театры, концерты, всякія гостиныя и сборища — и не увидать ни одного офицерскаго мундира. Это происходило отъ того, что и тогда существовалъ обычай (и при томъ чисто французский), позволяющій: офицерамъ по являться въ обществѣ и на улицѣ въ партикулярномъ платьѣ, если они не въ строю, не при исполненіи своихъ офиціальныхъ обязанностей. И самый этотъ обычай всегда будетъ мѣшать духу милитаризма и заставлять военныхъ вести себя скромнѣе, не выдѣляться ежедневно, какъ особая каста.
Поживя подольше въ Парижѣ, вы убѣждались, однако, что толпа, народъ, увріеры и буржуа, вплоть до высшихъ классовъ общества — всѣ падки до военной славы, любятъ поиграть въ солдатики. Стоитъ только горнисту затрубить, идя впереди взвода пѣхотинцевъ, чтобы сейчасъ же всѣ бросились къ окнамъ. Конница, блестящіе мундиры, парады — самое популярное даровое зрѣлище для парижской толпы. Но это уже исторически сложившаяся привычка французовъ. Такая слабость къ военнымъ легко объясняется склонностью къ славолюбію», какимъ всегда отличалась эта нация, а главное, памятью тѣхъ побѣдъ и завоеваній, какими французы, съ конца XVIIIго Бѣка, изумляли весь міръ. Я хочу только напомнить, что въ послѣдніе годы второй имперіи духъ милитаризма совсѣмъ не господствовалъ такъ, какъ объ этомъ было принято писать и говорить въ тогдашней оппозиціонной прессѣ. Выходило даже такъ, что порядки второй имперіи дѣлали «военщину» все менѣе и менѣе симпатичной, несмотря на то, что при Наполеонѣ III-мъ такъ блестяще закончены были двѣ кампаніи: крымская и итальянская; обѣ были популярны, въ особенности вторая.
Въ свѣтскомъ обществѣ большинство офицеровъ, и въ концѣ имперіи, не могли играть видной роли потому, что считались мало воспитанными людьми. Тогда еще множество офицеровъ въ арміи выслуживались изъ нижнихъ чиновъ.
По этой части я могу привести одинъ изъ разительныхъ примѣровъ
