всех членов революционных партий. — Чем ваше превосходительство объясняет этот фактор? — Думаю, ошибочной политикой нашего правительства. Евреев слишком угнетают (…) В конце концов он спросил меня, чего я хочу от правительства. — Поощрения эмиграции, — ответил я. — Но мы и так ее поощряем, например, хорошим пинком. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться, услышав такую откровенность, граничащую с глупостью, и ответил ледяным тоном: „Это не то поощрение, о котором я хотел бы поговорить. Оно всем понятно и без обсуждений“» [806]. Беседа Герцля с Витте продолжалась час с четвертью.
Четыре дня спустя состоялась вторая встреча Герцля с Плеве. Она прошла, как записал Герцль в дневнике, «еще успешнее, чем первая». Герцль попросил Плеве расширить черту оседлости и разрешить евреям приобретать там землю для сельскохозяйственных работ. Плеве пообещал удовлетворить его просьбу об отмене решения, ставящего сионистское движение в России вне закона, если сионисты не будут вмешиваться во внутренние дела русских и вести себя тихо и законопослушно.
«„Хочу обратить ваше внимание, месье доктор, — заметил Плеве, — что (…) создание независимого еврейского государства, способного принять несколько миллионов евреев, было бы для нас наиболее желательным. Однако это вовсе не означает, что мы хотим потерять всех наших евреев. Сливки интеллигенции, наилучший пример каковой являете собой вы, нам хотелось бы сохранить. А вот с теми, у кого мало мозгов и средств, мы будем рады расстаться. Я хорошо знаком с евреями. Все мое детство, с пяти до шестнадцати лет, прошло среди них. Я жил с родителями в Варшаве. Они были стеснены в средствах, и мы занимали маленькую квартирку в большом доме. Все дети играли в одном большом дворе. Я играл только с еврейскими детьми, так что моими первыми друзьями были евреи. Как видите, я предрасположен кое-что для них сделать“. Я попрощался с ним. Он был крайне любезен» [807], — закончил Герцль запись в своем дневнике.
С императором Герцлю так и не удалось встретиться, сколько он ни пытался. Возможно, причина крылась в том, что, как сообщил Плеве Герцлю, Государь император очень разгневан тем, что кто-то осмеливается утверждать, будто русское правительство непосредственно участвовало в еврейских погромах или хотя бы попустительствовало им.
Через три дня после второй встречи с Плеве Герцль покинул Петербург.
К визиту Герцля евреи отнеслись по-разному. Одни откровенно осуждали его за переговоры с антисемитом и погромщиком Плеве, другие — например, евреи Петербурга — были им недовольны потому, что он встретился с семью еврейскими литераторами и не встретился ни с одним руководителем еврейской общины. А евреям Варшавы не понравилось, что он даже ни разу не пошел в синагогу, пробыв в Петербурге целых девять дней, о чем сообщила варшавская газета на иврите «ха-Цфира» [808].
А Герцль, несмотря на требования Нахмана Сыркина и других российских сионистов не публиковать результаты переговоров с Плеве, опубликовал их, да еще отметил, что царский министр внутренних дел поставил условие: сионисты должны вести себя «тихо и законопослушно». В ответ российские сионисты опубликовали листовку, в которой поклялись, что «Ни тишины, ни законопослушания не будет!».
* * *
Из России, заехав по дороге на несколько дней в Вену, Герцль отправился на 6-й Сионистский конгресс, проходивший в Базеле с 23-го по 28 августа того же 1903 года.
Вопреки недовольству российских сионистов Герцль был удовлетворен результатами переговоров в России, но все-таки счел нужным заручиться поддержкой тех самых еврейских революционеров, о которых ему говорили Плеве и Витте. Поэтому он изъявил желание встретиться с доктором философии Хаимом Житловским [809], жившим в Цюрихе. Встреча состоялась в Базеле.
Бывший народоволец, социалист, один из основателей партии эсеров, Житловский призывал евреев участвовать в русской революционной борьбе, так как искренне верил, что с победой социализма евреи разделят с неевреями плоды грядущего рая на российской земле и никакая Палестина им не будет нужна.
Житловский родился в богатой купеческой семье, еще в гимназии стал приверженцем Маркса и вместе с другом детства Шломо Раппопортом, будущим Ан-ским, автором «Диббука», начал пропагандировать марксизм. И Житловский и его друг Раппопорт сменили еврейские имена на русские: Житловский из Хаима стал Ефимом, а Раппопорт из Шломо — Семеном. Но после волны еврейских погромов 80-х годов оба вернули себе свои настоящие имена.
Житловский эмигрировал в Швейцарию, оттуда в Америку и в 1943 году скончался в Канаде, куда приехал читать лекции.
Описание своей встречи с Герцлем Житловский опубликовал только через двенадцать лет после того, как она состоялась.
«Доктор Герцль пригласил меня в свои „президентские апартаменты“ и аккуратно закрыл за собой дверь. Внешность Герцля достаточно хорошо знакома по разным фотографиям и описаниям, поэтому я не буду на ней подробно останавливаться. Хочу только отметить, что в первую минуту меня тоже охватил какой-то душевный подъем, как это бывало со многими другими (…) в присутствии этого несомненно великого человека (…) Высокий мужчина, красивый еврейской красотой. Движения изящны, но энергичны (…) Только губы вызывают некоторое беспокойство: пунцовые, пухлые (…) очень чувственные, они составляют резкий контраст с черной бородой и одухотворенным выражением лица. — Имею ли я честь беседовать с руководителем БУНДа? — спросил он. — Нет, я не принадлежу к БУНДу. На какое-то мгновение мы оба замолчали, но Герцль быстро нашелся: — Но вы — руководитель еврейских революционеров? — Нет, я не состою ни в одной еврейской партии. Я — член русской партии социалистов-революционеров. Но я — еврей, и интересы нашего народа всегда были близки моему сердцу. Мы снова замолчали. Он — потому что (…) попал пальцем в небо, я — потому что не мог представить себе, какие дела у него могут быть с еврейскими революционерами. — А вы можете помочь мне установить связь с БУНДом? — спросил он очень тихо. — Разумеется. Но я хотел бы знать, о чем идет речь. — Извольте. Я только что вернулся от фон Плеве, получив от него совершенно определенное заверение, что в течение пятнадцати лет, но не более, он будет помогать нам получать хартию на Палестину при одном условии: еврейские революционеры прекратят борьбу против русского правительства. Если же в течение пятнадцати лет он не сможет добиться хартии, революционеры будут вольны действовать по своему усмотрению, — сказал доктор Герцль деловым тоном (…) Зажав руки между колен и опустив голову, он говорил, что наш долг — воспользоваться тем, что мы живем в эпохальный момент. — Вы мне поможете? — наконец спросил он и посмотрел мне в глаза. В его больших красивых глазах было столько искренности, столько тепла (…) я увидел, что передо
