второй совсем на него не похожий — в Оструге, где она научилась любить Россию, третий — во фрейлинском коридоре Зимнего дворца. И вот теперь она вступала в новый мир, хотя отчасти ей уже знакомый. Мир политических споров и мечтаний о величии России в семье славянских народов. И главным человеком в этом мире, как и в предыдущем — император Александр II, ведь именно от него зависело, осуществятся ли мечты мужа Тютчевой и ее друзей.
Еще в Германии Анна познакомилась с идеями славянофилов благодаря книге Александра Степановича Хомякова. «Ко времени моего приезда в Россию благодаря полученному мною воспитанию и природным склонностям религиозный интерес был во мне преобладающим, — пишет Анна. — В Мюнхенском институте католические патеры, само собою разумеется, пустили в ход все возможные средства, чтобы привлечь меня к католицизму. Но та несколько искусственная экзальтация, которую они сумели мне внушить, не имела характера глубокого и сознательного убеждения и не могла не рассеяться под влиянием умственного развития. Вначале, не понимая по-русски, я не могла следить за нашей службой, которая мне казалась длинной и утомительной. Но потребность в молитве постоянно приводила меня в церковь, и я постепенно стала понимать наши молитвы и проникаться красотой православных обрядов. Два или три года спустя одна брошюра в несколько страниц — небольшой религиозный полемический трактат о нашей церкви, очень краткий, но яркий и вдохновенный, — произвела целый переворот в моем нравственном сознании. Это краткое изложение догматов нашей церкви принадлежало перу москвича Ал. С. Хомякова.
И.С. Аксаков
За первой брошюрой последовали еще две, также религиозно-полемического характера, дополнявшие первую. Эти брошюры, запрещенные в России и напечатанные за границей, первое издание которых было немедленно уничтожено иезуитами, были написаны на французском языке, затем переведены на английский и немецкий и, наконец, уже на русский. Этим немногим вдохновенным страницам, еще теперь слишком малоизвестным, предстоит огромное будущее; они явятся тем невидимым звеном, благодаря которому западная религиозная мысль, измученная отрицанием и сомнением, сольется с великой идеей церкви — церкви истинной православной, церкви идеальной, основанной Христом, а не церкви, понимаемой, как организация государственная или общественная. Я никогда не забуду, какой лучезарной радостью исполнилось мое сердце при чтении этих страниц, которые с тех пор я так часто перечитывала и которые всегда производили на меня то же впечатление глубокой содержательности.
Хомяков, однако, не был богословом по специальности; это был просто человек умный, писатель, поэт, ученый и, прежде всего, душа, глубоко проникнутая богосознанием. Он жил в Москве и стоял во главе той небольшой группы умных людей, которых наше глупое общество иронически прозвало славянофилами, ввиду их националистических тенденций, но которые по существу были первыми мыслящими людьми, дерзнувшими поднять свой протестующий голос во имя самобытности России, и первые поняли, что Россия не есть лишь бесформенная и инертная масса, пригодная исключительно к тому, чтобы быть вылитой в любую форму европейской цивилизации и покрытой, по желанию, лоском английским, немецким или французским; они верили и они доказали, что Россия есть живой организм, что она таит в глубине своего существа свой собственный нравственный закон, свой собственный умственный и духовный уклад, и что основная задача русского духа состоит в том, чтобы выявить эту идею, этот идеал русской жизни, придавленный и не понятый всеми нашими реформаторами и реорганизаторами на западный образец. <…> Таким образом, моя душа и мое сердце сроднились с Россией благодаря брошюрам Хомякова».
Иван Аксаков и его старший брат Константин пошли дальше Хомякова. Они заговорили о Земском соборе, но рассматривали его не как орган политической власти, а лишь как совещательный голос — способ донести до государя мнение земства. Однако тут же вставал вопрос: а может ли государь не согласиться с мнением Земского собора?
На это славянофилы отвечали, что не может, но не потому, что не имеет права, а потому что русский государь мыслит так же, как и русский народ, и в конечном счете все они мыслят как Христос. Главную проблему своего времени славянофилы видели в том, что государственный аппарат, необходимый для руководства народа, пока он еще был несознательным, теперь неимоверно разросся и забрал себе слишком много власти. Иван Аксаков сравнивал государство с древесной корой: она необходима дереву для защиты, но может болезненно разрастаться и начинает душить дерево. Мысль весьма радикальная, несмотря на ее правоверную оболочку. А в ситуации, когда радикалы непрерывно покушались на жизнь царя, начиная с 1866 г. высказывать радикальные мысли становилось опасно.
1849 г. Аксакова арестовали за неосторожное высказывание в частном письме, еще более неосторожно доверенном государственной почте. В заключении он тогда провел всего несколько дней, но ему пришлось отвечать на вопросы, задаваемые следователем III отделения. Император Николай прочел эти ответы и даже сделал на листах пометки. Например, в показаниях Аксакова есть такие слова: «По моему мнению, старый порядок вещей в Европе так же ложен, как и новый. Он уже ложен потому, что привел к новому, как логическому, непременному своему последствию. Ложные начала исторической жизни Запада должны были неминуемо увенчаться безверием, анархией, пролетариатством, эгоистическим устремлением всех помыслов на одни материальные блага и гордым, безумным упованием на одни человеческие силы, на возможность заменить человеческими учреждениями Божие постановления». Государь написал «Совершенно справедливо», а чуть ниже — «Святая истина».
Еще ему понравилось такое высказывание подследственного: «Не такова Русь. Православие спасло ее и внесло в ее жизнь совершенно другие начала, свято хранимые народом. Народ смотрит на царя как на самодержавного главу всей пространной русской православной общины, который несет за него все бремя забот и попечений о его благосостоянии; народ вполне верит ему и знает, что всякая гарантия только нарушила бы искренность отношений и только связала бы без пользы руки действующим, наконец, что только то ограничение истинно, которое налагается на каждого христианина в отношении к его ближним духом Христова учения». Напротив Николай напишет: «Слава Богу» и «Все это справедливо».
Но кое-что императору не понравилось. Аксаков уже тогда говорил о сочувствии к западным славянам, о славянском братстве. Император в комментариях отчитал его: «Под видом участия к мнимому угнетению славянских племен таится преступная мысль о восстании против законной власти соседних и отчасти союзных государств и об общем соединении, которого ожидают не от Божьего произволения, а от возмущения, гибельного для России!.. И мне жаль, потому что это значит смешивать преступное со святым».
В конце Николай I, обращаясь к начальнику III отделения, графу Орлову, приказал
