живет на Востоке?» Я ошалело посмотрел на него, на зная, что ответить. Берлин покачал головой: «Крестьяне живут на Востоке, товарищ Кац, крестьяне! На такие вопросы надо отвечать!» Я согласно кивнул головой. Берлин поставил мне отлично.
Кажется, в это время было принято правительственное решение о строительстве нового здания для Университета. Предполагалось возвести его на Ленинских Горах. Прошли многочисленные митинги и собрания, все взяли на себя дополнительные обязательства по развитию науки и т. д. и т. п. Перед каникулами кто-то принял решение отправить студентов на строительство нового здания. Предполагалось, что они поработают в течение месяца, часть в первые две недели, часть – в последующие. Заместитель секретаря партбюро факультета Володя Лаврин сокрушался: «Как собрать студентов, кого послать? Все рвутся отдохнуть. Надо выбрать нерадивых, заставить работать!» Разговор на этот счет шел в столовой Университета. Я ответил: «Володя, конечно, если взводные будут сзади, то пехота вперед не пойдет. Речь идет о строительстве Университета. Значит, надо поставить вопрос, кто пойдет на стройку добровольно, и выбрать достойных. Возглавить дело придется самим». Я сказал, что готов возглавить студентов будущего пятого курса. Володе Лаврину идея понравилась, но он считал ее утопической. Так или иначе, я изложил свой план парторгам и комсоргам групп. Во время перерыва между лекциями я объявил о том, что студентам предлагается потрудиться на стройке нового здания Университета. Партийное бюро поручило мне возглавить первую смену. «Кто хочет на стройку?» – спросил я. Как и предполагалось, поднялся лес рук: ребята, девчата, здоровые, больные – все хотели строить новое здание. Пришлось отбирать лучших. Мой почин успешно оправдался и на других курсах. Меня назначили парторгом бригады пятого курса, и мы двинулись на гигантскую строительную площадку.
Разумеется, на стройке никто не подготовился к приему студентов. Не было ни лопат, ни носилок, ни рукавиц. Первый день прошел в пустяках. К концу его парторгов бригад собрали к начальнику строительства. Он принес извинение за плохую организацию работ, обещал все наладить. Я пошел посмотреть стройку. Был готов котлован под фундамент, а нам сваривали какие-то металлические конструкции. Когда я взглянул сверху в котлован, закружилась голова: так он был глубок. В разных местах рабочие собирали подъемные краны. Нам поручили прокладывать насыпь для железнодорожной ветки. Трудились мы весело. Бромлей пел танго Лещенко, Архипенко пересказывал северные рассказы Джека Лондона. Я возил тачки с землей. Пока тачку загружали, Сережка повествовал, потом останавливался на самом интересном месте и командовал: «Вези!» Я вез. Сохранилось насколько фотографий с этой стройки, сделанных Лешей Мировицким. Я растоптал две пары сапог, но, повозив тачки и помахав лопатой, почувствовал себя лучше. Грустные мысли обычно не покидали меня то из-за возни с Гусевым, то еще из-за чего-то. Теперь они ушли на задний план. На стройке было весело и беззаботно. Быстро пролетели две недели. Ни один студент не пропустил и одного дня работы, никто не жаловался на усталость, а махали все лопатами изрядно. Прорабов устраивала и наша дисциплина. В последний день произвели расчет. Мы тут же купили водки и выпили с прорабом. Именно в этот момент меня как парторга бригады вызвали на торжественную церемонию расставания со стройкой. Хорошо, что я получил возможность опереться на врученное бригаде знамя. С его помощью я выслушал многочисленные речи кадровых ораторов. Ленька Рендель, наблюдавший меня со стороны, заявил, что я вновь проявил недюжинную волю. На стройку как-то явился секретарь ЦК ВЛКСМ Красавченко. Этот мужчина стал демократически беседовать со студентами. Взял у одного из своих спутников пачку «Казбека» и протянул ее барским жестом желающим закурить. Я прикинулся некурящим. Потом, когда Красавченко выгнали с высокого поста, и он стал просто аспирантом исторического факультета МГУ, я иногда угощал его папиросами, закуривал и у него, правда, уже не «Казбек», а максимум «Беломор».
Кончилась стройка. Я намеревался проскучать лето дома. Однако мне сообщили, что за инициативу, проявленную при организации строительных отрядов и за успешную работу на «стройке коммунизма» я награждаюсь путевкой в Геленджик. Я принял эту награду с удовольствием, тем более что ехал я туда без однокурсников, один…
К лету 1949 года все орденоносцы, кроме меня, проявили странную инициативу: они выразили желание отказаться от льгот, представляемых орденами: от денег, выдававшихся ежемесячно за каждый орден, от бесплатного проезда на городском транспорте, от бесплатного проезда по железным дорогам один раз в год. Эта замечательная инициатива, которой я, к сожалению, не проявлял, была поддержана партией и правительством. В результате я стоял в общей очереди за билетами на поезд и держался за карман, в котором лежали деньги. Очередь была длиннейшая. Записался я в нее за неделю до отъезда. Два раза в сутки являлся для переклички. Билет давали по предъявлению путевки. В один из последних дней стояния ко мне подошли двое – парень и девушка. Где-то, когда-то я их видел, но знакомы мы не были. Девушка спросила: «Ты куда едешь, в Геленджик?» Я кивнул головой. Она продолжала: «Мы тоже, возьми нам билеты». Я согласился. Мы познакомились. Парня звали Лешей, девушку – Аней. Оба учились на пятом курсе юридического факультета, считались женихом и невестой и теперь ехали в Геленджик на испытание чувств или на генеральную репетицию. Ребята мне понравились. Я взял им билеты. Ехать пришлось через Туапсе. Это значит, что до Геленджика предстояло добираться не на автобусе, как из Новороссийска, а морем на пароходе часа четыре. Я вспомнил мертвую зыбь 1947 года и у меня закрутило в желудке. Но выбора не было. Я простился с Женей, ходившей на последних месяцах беременности и напоминавшей главного барабанщика из духового оркестра.
Незаметно промелькнули двое суток в поезде. Я очень быстро сошелся с моими новыми знакомыми. Казалось, что мы знаем друг друга давным-давно. Леша и Аня очень удивлялись моему увлечению древностью, говорили о неактуальности римско-армянских отношений. Я не спорил, не хотелось. Лежал на полке, курил, наслаждался отсутствием старых знакомых. Хорошо было сознавать, что никто меня здесь не знает, никому нет до меня дела. Нет, меня не огорчало отсутствие Руфины и даже Софки. Я думал о том, как выйду на танцплощадку, закружусь среди незнакомок, найду самую красивую девчонку и не скажу даже, как меня зовут и ее про это не спрошу.
На рассвете чудесного августовского утра мы высадились на безлюдном вокзале в Туапсе. Кое-как узнали, где пристань, и двинулись туда по пустым улицам, благоухающим листьями деревьев, цветами, росой. Устроились на скамейке в скверике. Стали ждать. Болтали, курили, доедали остатки провизии, взятой на дорогу.
