множество работ И. В. Сталина, умели их цитировать к месту и не к месту, не сомневались, что сталинская цитата заменяет любое доказательство. Но было и другое: на соответствующих семинарах мы тщательно отрабатывали труды Маркса, Энгельса, Ленина. Не обходилось без них и на занятиях по древней истории. Даже сложнейшая работа Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству» была нам хорошо знакома. Я много занимался историей философии, читал трактат Монтескье «О причинах величия и падения римлян», «Философию истории» Гегеля. Разумеется, все мы были очень начитаны специальной литературой по древней истории, знали по переводам многих древних авторов. Громадная часть занятий сводилась к написанию докладов и рефератов на самые различные темы, по разным разделам истории. Мы все время что-нибудь писали, занимались творчеством. У каждого выработался какой-то стиль. Писать по-своему считалось делом само собой разумеющимся. Итак, мы были готовы к исследовательской работе. Зато мы вовсе не знали, что делать в школе. Заполнить этот пробел надлежало педагогической практике, на которую отводился месяц. В ходе ее нам предстояло послушать занятия хороших учителей и дать по два урока. Все. Отличный специалист профессор Стражев прочел нам курс «Методика преподавания истории».
Мы сдали ему зачет, сводившийся к пересказу в разных вариантах высказываний т.т. Сталина, Кирова, Жданова по поводу учебников по истории для средней школы. С этим необременительным багажом методической премудрости мы распределились по школам. Не помню, в какой из московских школ я проходил практику. Мне как специалисту по античности дали пятый класс женской школы. И я пошел.
Я пришел в школу. Маленькие хорошо одетые девочки смотрели на практикантов с любопытством и недоверием. К сожалению, не помню фамилию того отличного учителя истории, который руководил мной. Это был пожилой человек. Он собрал нас у себя на квартире, рассказал, как и что нужно делать. Я намеревался раскрыть в ходе двух уроков основные закономерности исторического процесса на примерах древности, готовился довести гениальные сталинские работы о диалектическом и историческом материализме до хрупкого сознания пятиклассниц. Наш руководитель очень тактично и осторожно отговорил меня от этой затеи, посоветовал заинтересовать учениц чем-нибудь менее сложным. Я согласился. Отыскал в запасниках кафедры хорошие картины, почитал популярные книжки. Точную формулировку тем уроков я забыл. Помню, что они касались культуры Древней Греции. Я посетил два-три урока моего руководителя и быстро освоился с нехитрыми приемами рассказа за 20–25 минут. Как делал всегда, речь свою я сначала написал. Между прочим, никакой документации на педагогической практике с нас не требовали. Я пошел давать урок. Вошел в класс. Предо мной сидели три десятка Бекки Тетчер и ни одного Тома Сойера. Поэтому никто не интересовался моими военными приключениями, несмотря на ленточки боевых наград, но зато и никто во время урока не играл в войну. Я стал рассказывать про раскопки Трои, про захватывающе интересную жизнь Генриха Шлимана. Нарисовал разрез холма, разъяснил, как ведутся раскопки. Глазки девочек зажглись. Под конец я все-таки что-то ввернул про базис и надстройку, и глазки померкли. На следующей неделе я провел еще один урок. Начал с опроса. Маленькая девчонка очень бойко ответила и вызывающе протянула дневник. Я поставил ей четверку. Она презрительно тряхнула головкой и села на место. Спросив еще двух девочек, я рассказал очередную тему, и закончил дело весьма успешно. На моих занятиях присутствовала только практикантка кафедры средних веков Попова. Руководитель был занят. Во время перемены я зашел в учительскую. Ко мне примчалась Попова и заявила, что я провел отличный урок, но допустил грубую педагогическую ошибку: поставил четверку за превосходный ответ. Я спросил: «Что же теперь делать?» Член ВКП(б) Попова изрекла: «Ошибка перестает быть ошибкой, если она исправляется. Надо честно признать ее перед классом и исправить оценку». Мне и самому казалось это верным. Мы вернулись в класс, я исправил в дневнике и в журнале «четверку» на «пятерку». Девочка заулыбалась. Получив «зачет» за педагогическую практику, я покинул школу, исполненный неприязнью к благородному учительскому труду: нет, не нужны мне были спецкурсы, древние и живые языки для преподавания в пятом классе. В десятом тоже. Мне виделись иные горизонты. Сталинская стипендия, авторитет парторга позволяли надеяться на многое, несмотря на космополитическую фамилию!
Где-то в феврале 1950 года я приступил к дипломной работе. Тамара Михайловна сказала: «При ваших темпах вы завершите дело за месяц!» Она преувеличивала мои возможности. Н. А. Машкин находился в доме отдыха под Москвой. К нему можно было ездить в любое время, но я погрузился в сбор материала. Передо мной стояла довольно трудная задача: в 1945 году на тему об отношениях Рима с Арменией в правление Нерона защитил дипломную работу О. В. Кудрявцев. Он был старше меня на год. По болезни сердца в армии не служил, поэтому учился без перерыва. В тот год, когда я приступил к своей теме, Олег Всеволодович завершил кандидатскую диссертацию. В двух номерах Вестника Древней Истории за 1948 год были опубликованы статьи Кудрявцева, посвященные римской политике в Армении и Парфии. Мне предстояло написать что-то новое, а это представлялось делом трудным. О. В. Кудрявцев отлично владел древними и новыми языками, был без преувеличения энциклопедически образован. С. Л. Утченко сравнивал его по уровню знаний только с К. К. Зельиным. В то время Кудрявцев затевал создание истории Ранней Римской империи в виде серии монографий по отдельным провинциям. В последнем томе предполагалось обобщить ее в социально-политическом, идеологическом аспектах. Этот грандиозный замысел оказался неосуществленным. А. В. Кудрявцев умер от рака в августе 1955. Ему было 34 года. Но и то, что он успел сделать, достойно крупного ученого. Достаточно сказать, что для 1–2 томов Всемирной истории он писал те разделы, за которые никто другой не брался. Я достаточно хорошо знал О. В. Кудрявцева, нередко встречался с ним в Секторе Древней Истории, на нашей кафедре, в гостях у общих знакомых. К этому доброму и мягкому человеку наша студенческо-аспирантская братия относилась неважно: очень уж дурной нрав был у его сверхобъемистой супруги Наталии Михайловны Постовской. Как-то в разговоре с Раей Острой и Леной Голубцовой я сказал, что плевать мне на Постовскую. Рая возразила: «Не хватит у тебя на это средств!» Я ответил: «Оплюю избранные места». Это понравилось. Ну, так или иначе, а я вступил в состязание с очень сильным коллегой. Между прочим, и его дипломной работой руководил в свое время Н. А. Машкин.
Работая над материалом, я нащупал слабые стороны в общих выводах О. В. Кудрявцева. Он считал, что колебания внешнеполитического курса
