12 работ советских историков. Работы оказалось более, чем достаточно, и я за нее принялся.
Где-то в конце 1950 или в начале 1951 года я опять столкнулся с Перегудовым. После смерти Н. А. Машкина Сектор Древней истории возглавил С. Л. Утченко, оставаясь одновременно заместителем директора Института Истории. Я его спросил, зачем он взял на себя лишнюю работу. С. Л. Утченко ответил, что высокая должность заместителя директора не только беспокойна, но и не очень надежна. Всегда нужно иметь плацдарм для отхода. Так вот, сектор организовал обсуждение только что вышедшей книги для чтения «Древний Рим», предназначавшейся для пятиклассников. Книгу редактировал С. Л. Утченко. На ее обсуждение были приглашены члены нашей кафедры, в их числе и я. Здесь-то я впервые и увидел Перегудова – пожилого свиноподобного мужчину. Он чинно сидел рядом с П. Н. Тарковым и облизывался. Вел заседание профессор В. Н. Дьяков – высокий сухой старик. Обсуждение шло в обычных спокойных тонах. И вот взял слово Перегудов и поплел несусветную чушь. Авторы книги для чтения обвинялись во всех грехах, которые вошли в моду от 1946 до 1950 годов. Е. Ф. Плотникова, Арка Синицына и еще несколько женщин по какому-то поводу улыбнулись. Перегудов возопил: «Несмотря на улыбки ученых дам, я буду говорить то, что считаю необходимым!» Теперь дамы громко засмеялись. В. Н. Дьяков призвал к порядку, заметив: «Товарищи, мы знаем, что выступающий Перегудов заслуженный человек!» С. Л. Утченко задал вопрос: «Какие заслуги т. Перегудова имеет в виду председательствующий?» В число классиков Перегудов не входит!» В. Н. Дьяков замахал руками, Перегудов договорил речь до конца. На этом заседании я выступить не успел, выступил на следующий день. Дело в том, что многие выступавшие оставили речь Перегудова без внимания. Это и понятно. В. Н. Дьяков, призывая внимательно слушать заслуженного человека, все-таки пояснил, что интересно знать мнение не только крупных ученых, но и студенческой молодежи. Студента-переростка ученые не трогали. Я же ученым не был, а представлял на заседании всего-навсего первый курс аспирантуры. Мне нестрашно было испачкаться о Перегудова. Я ему и всыпал по первое число, не стесняясь в выражениях. С. Л. Утченко поощрительно покачивал головой. Он выступил позднее и, в свою очередь, не побрезговал надавать пинков старцу-студенту. После этого Тарков выступать не стал, а на итоговое заседание ни он, ни Перегудов не явились. Мои акции в Секторе Древней Истории быстро поднимались. Позднее я вообще прославился. Но это через год. Опять-таки помог Перегудов, на сей раз в альянсе с Домбровским.
Постепенно я закончил работу по историографии кризиса 3-го века. Получились 64 страницы текста на машинке. К. К. Зельин прочитал работу, посоветовал выделить кое-какие части для доклада. Между прочим, он все время следил за моей работой, и на этот раз изложение получилось последовательным. Т. М. Шепунова передала мне отзыв Константина Константиновича: «У Алексея Леонидовича получился дельный доклад». Я его прочитал на семинаре. Мне задали немало вопросов, на которые я ответил. Потом я выслушал замечания. Обсуждение продолжалось и на следующем занятии. Здесь я высказался по общим проблемам Древней Истории. К. К. Зельин отнесся очень одобрительно к моему выступлению. Я приведу здесь сказанное мною. Дело в том, что в 1950 году я высказался против схематизма в истории, прикрываемого ссылками на исторический материализм. Я сказал: «Основные возражения, которые мне были сделаны, относятся к той части работы, где я, полемизируя с Ковалевым, указываю на то, что Римская Империя не может считаться непосредственным продолжением развития исторического процесса, качало которому было положено в 3-ем тысячелетии до н. э… С. И. Ковалев и А. Б. Ранович рассматривают историю Римской империи как заключительный этап развития рабовладельческой формации, переживавшейся Средиземноморьем. С. И. Ковалев ясно говорит, что начало развития рабовладельческого строя относится к 3-му тысячелетию и его пагубные последствия сказались во времена Империи. Ранович начинает кризис рабовладения с 1-го в. н. э. Эти взгляды, по мнению их авторов, вскрывают закономерность исторического процесса, на примере рабовладельческой формации. Возникает вопрос, что такое вскрыть закономерность исторического процесса? Значит ли это, что, изучая историю народов в рамках данной формации, мы должны рассматривать эту историю, как этапы развития формации, вытекающие один из другого. Значит ли это, что восточное рабство непосредственный предшественник греческого, а греческое – предшественник римского? Можно ли историю Средиземноморья рассматривать как историю последовательного развития рабовладельческой формации с 3-го тысячелетия до н. э.? Или, может быть, историю Средиземноморья следует рассматривать как историю самостоятельно развивавшихся народов, переживавших период рабовладения, находившихся в известных связях, но далеко не представлявших собою единства. Думаю, что последнее более верно. Мне указывали, что моя точка зрения не дает возможности рассматривать эллинизм как стадию развития рабовладения. Думаю, что это несправедливый упрек, эллинизм – стадия рабовладения, сущность которой еще предстоит вскрыть. Но это не значит, что все Средиземноморье переживало эту стадию одновременно без всяких местных особенностей. То же самое в период Империи. Одни страны, входившие в ее состав, находились на стадии распадения рабовладения, в других странах были еще сильны пережитки родового строя. Я думаю, что взгляды Ковалева и Рановича сводятся к тому, что они историю народов втискивают в прокрустово ложе своих социологических воззрений.
Что такое вскрыть закономерность исторического развития? Позволю себе высказать свои соображения. Основные положения исторического материализма сводятся в конечном счете к тому, что уровень развития производительных сил определяет форму производственных отношений, в свою очередь являющихся базисом для надстройки. Вскрыть закономерности исторического развития и значит вскрыть взаимодействие этих факторов на конкретной истории народов. Обобщения сводятся к тому, что все народы в основном пережили определенные формации, обусловленные уровнем развития производства. Но это не исключает особенностей, обусловленных конкретными условиями, не означает, что эти особенности определяются стадиальностью развития. Вот почему Маркс рассматривает формы античной и восточной собственности не как определенные стадии развития производственных отношений рабовладельческой формации, а как форму, обусловленную конкретными условиями жизни общества. Вот почему феодализм рассматривается на примере Франции, а капитализм – Англии, где эти формации наиболее ярко выражены. Вот почему нельзя Римскую Империю рассматривать, как последний этап развития рабовладения всего Средиземноморья, вытекающий из греческого рабства, которое якобы, по выражению С. И. Ковалева исчерпало производительные силы Средиземноморья. Производительные силы исчерпать нельзя, им можно мешать развиваться, а это разные вещи. Таким образом, мне кажется, что история Рима – это типичный пример зарождения, развития и упадка рабовладения. Рим пережил в своем развитии периоды подъема и упадка, а в силу особенностей рабовладения, о чем говорит Энгельс,
