представление о счастье. И еще уважение к дому. Я не получил права ни на то, ни на другое, хотя полон любви, которая ничему не послужит.
А! Кто придет мне на помощь!
Сейчас 3 ч. 30.
Я буду счастлив умереть. Знайте, я мог казаться другим, но был полон нежности, переполнен прощения, которого ни разу не попросили, и это причиняет мне боль.
Вы христианка? Я плохо вас понимаю, девочка. Плохо вас понимаю. И это мучительно.
Так поздно. Так плохо. Так холодно.
А вы знаете, что ночное ожидание меня убивает. Вы это знаете хорошо. Я звонил даже из больницы [141].
Так холодно. Так тревожусь.
Пока.
(Нью-Йорк, апрель 1942)
О, Консуэло! Я провел жуткую ночь. Господи, до чего вы глупая и сумасшедшая. Разве вы не знаете раз и навсегда, что вы единственная женщина в мире, которую я по-настоящему любил?
Ах, Консуэло… но я так боюсь – я боюсь вас. Вы мне делаете так больно. Так было нужно, чтобы я вам верил. Так не нужно было мне лгать. Так не нужно было искать у меня за спиной против меня оружия. Так не нужно было продавать домашние секреты. Нет, не нужно, Консуэло, нежная моя любовь, моя любимая. Ваша лживость меня ужасает. Бог мне свидетель, я вас ждал, чтобы принять всем сердцем.
Консуэло, любимая, умоляю всеми своими силами. Я не так плох. Мне так трудно с вами. Конечно, я причинил вам боль. Был жесток. Но это все страх. Я боюсь жути тех давних ночей, память о них возвращается от самой невинной лжи. От малейшей неясности. Вопреки очень громким возражениям так много сомнений по поводу самых разных вещей. То и дело открытые ящики, напряженные лица при встрече со мной, множество других мелких знаков. Знаков чего? Откуда мне знать? Я не верю в расследования. Я в ужасе, я загнан в угол. Я грызу сам себя. Я как муха, которая бьется о стекло. Консуэло, я бегу от вас, и я вас ищу. Консуэло, вы умеете быть нежной: так пожалейте же сердце, которое все-таки сбереглось для вас. Которое впало в нищету, которое в нищете искало пищи. Которому нечего было никому отдать, потому что оно так много отдало вам.
Консуэло, я кричу вам изо всех своих сил: возвращайтесь! Я хочу испробовать шанс, и если суждено, то и умереть, от него умереть. Потому что случилось так, что я люблю в этом мире только вас – я это знаю – только ваше лицо для меня лицо любви. Консуэло, я знаю, что, любя вас, я могу стать игрушкой миражей. И если бегу за вами – а вы неуловимы – то потому, что однажды благодаря вам во мне вспыхнул свет, потому что раз или два в голосе были нежность и смиренность, хотя я знаю: пытаясь вас поймать, я могу умереть от жажды. Я очень хорошо это знаю. Нет гарантии, что я обрету в вас то, на что надеюсь, и тогда, Консуэло, моя любимая, я уже не выдержу удара. Но я хочу поставить на кон свою жизнь. Я играю на свою жизнь. А что вы, вы что ставите, Консуэло?
Консуэло, утенок, исповедуйтесь мне. Очиститесь от всего, что горой навалилось мне на сердце. Ящики, прочитанные письма, Консуэло, я уже вас за все простил. Вы же знаете, я не раскидываю ловушек. Мне не нужны предлоги и зацепки. Консуэло, для меня это знаки вашей любви, хотя неуклюжие и – глупые. Воспользуйтесь моим прощением, Консуэло. Какой вам прок доказывать мне без устали, что вы правы, и убивать нас обоих? Воспользуйтесь моим прощением. У меня неистощимые запасы прощения, а вы никогда к ним не обращались. Они причиняют мне боль, как молоко, которое не понадобилось. Консуэло, скажите мне все, как сказали бы священнику, отцу. И, клянусь вам честью, вся жизнь по отношению к вам будет построена на правде. Но нужно положить начало. Нужно открыть новую землю. Нужно выйти из прошлого. Необходимо подтверждение. Консуэло, прислонитесь к моему плечу. Поплачьте. Положите конец этому невыносимому смущению. Скажите «да» по поводу этих мелочей. Вы так и не поняли, что я прошу вас признаться только из желания крепче сжать вас в объятиях, простив от всего сердца. Не поступки причиняют мне боль, а клятвы, такие торжественные, такие непреложные, что у меня не получается до конца им поверить, и вы становитесь непонятной и непознаваемой. Не та, что читает мои письма, приводит меня в ужас. Она ревнива, бестолкова и неразумна. Меня пугает та, что так красиво клянется, клянется такими святыми вещами – и все-таки я не могу, не могу верить ей до конца. Тройная стена между вами и мной. Так где же быть близости?
Консуэло, я увезу вас отдыхать. Утащу вас. Буду беречь, как могу. Мы поедем в деревню к Ванслюсу [142]. Консуэло, мой апрельский лягушонок, если захотите, я буду счастлив.
✦
Непокой не главное в моей любви. Все равно умирать, и я понял, что лучше попытать счастья. Приложу еще одно письмо, которое писал в больнице [143]. Одно из ста тысяч писем, полных любви, которые я вам никогда не посылал, потому что не могу. Не могу вам полностью довериться.
Консуэло, если я подарю вам свое доверие, никогда ничто в мире его не поколеблет.
Помогите мне, дорогая.
(приложенное письмо из больницы)
Консуэло, сегодня вечером я пишу вам любовное послание – потому что иногда, несмотря на множество ран, на слова, которые от вас не услышал, на мольбы, не пробившиеся сквозь стекло вашей маленькой закрытой души, я не выдерживаю груза любви, которая так и не проторила себе дороги.
В вас есть та, которую я люблю, и радость от нее свежа, как апрельская травка. Были мгновения с вами, похожие для меня на появление солнца. Радостный вскрик из-за пустяка, пустячные радости, вспышки света, который покорил мою жизнь. Фотоаппарат за двадцать пять су, затаенная благодарность, неожиданная покорность, словно обещание: «Мне знакома смиренность». И я полон изумления, я одеваю вас светом, и мне кажется, на моих глазах рождается новый мир. Я говорю себе: «Снег растаял, ледник стал лебединым озером… Я знал, знал, что окажусь прав…»
(Нью-Йорк, 1942)
Детка Консуэло,
Вы не понимаете, что меня смущает, чему я сопротивляюсь, моего мучительного внутреннего напряжения, а значит, не понимаете, что просите от меня того, что свыше человеческих сил.
Консуэло, я хотел бы полностью вам довериться. Это единственное мое спасение. Но скрытое остается лежать тяжелым грузом. Если бы вы были искренни, Консуэло, мы давным-давно были бы вместе. Вы выбрали эту уродливую жизнь. Выбрали, потому что предпочитаете винить во всем меня и вести судебное разбирательство, а не довериться мне, сказав правду и одарив меня покоем. К чему это привело? Позволило вам на меня жаловаться. Насколько лучше было бы сделать меня счастливым. Счастливыми нас обоих. Но вы предпочитаете быть несчастной, крича о своих обидах, вместо того, чтобы стать счастливой, честно признав ошибки. Я от этого болен, Консуэло.
Вы хотите, чтобы я поверил – но это выше моих сил, это требует от меня запредельного идиотизма, – что женские адреса (например, Нади
