сдернул защитные очки. Он был без понятия, на каком месте финишировал. Ноги начали судорожно трястись, оказавшись не занятыми педалями сцепления, тормоза или газа. Вокруг столпился народ, возвещая: «Руди, с победой!» – И, даже увидев, как его пышущий па́ром капот осыпают цветами, он все еще не верил своим глазам и ушам. Он выиграл свой первый Гран-при, а в довесок к нему – прозвище «Мастер дождя» [75]. [76]
Позже, уже́ по возвращении в отель, Шарли спросила его, действительно ли он чувствовал, что должен продолжать гонку. Ведь это было очень, слишком, даже чрезмерно опасно.
– Да, должен, – ответил Руди.
Через четыре года после того, как он прослыл «Мастером дождя», Руди сидел за завтраком в своем горном шале в швейцарском городке Ароза и с удивлением рассматривал доставленное ему с утренней почтой письмо. На официальном бланке с эмблемой Mercedes-Benz – трехконечной звездой в лавровом венце – ему пришло датированное ноябрем 1930 года уведомление. Ежегодно поздней осенью ведущие заводские команды набирали себе гонщиков на следующий сезон – делали предложения, договаривались об условиях контракта. После первой своей победы на АФУСе Руди сразу же взлетел к вершинам признания и стал считаться одним из лучших асов Европы – и небезосновательно, свидетельством чему полная витрина кубков и медалей в его шале. Он знаменит, богат, уверен в себе, – и у него не было ни малейших сомнений, что ему предложат такие условия нового контракта, которые позволят ему безбедно провести идиллическую зиму в Швейцарии.
И вдруг выясняется, что отныне он – безработный. В уведомлении за подписью Вильгельма Кисселя, гендиректора Daimler-Benz, сообщалось, что в связи с экономическим кризисом Mercedes уходит из автогонок и не может предложить ему продление контракта. Проще говоря, автоспорт стал компании не по карману.
Постигший Уолл-стрит годом ранее крах вызвал экономическое и политическое цунами, обрушившееся и на самые далекие от берегов США страны. Едва оправившаяся от изнурительной послевоенной гиперинфляции Германия пострадала от него с особой жестокостью. Разорение банков вызвало панику на финансовом рынке и обвальное падение производства. Иссякли поступления от экспорта. Банкротилось и закрывалось буквально все – розничные магазины и фермерские хозяйства, заводы и фабрики, государственные и муниципальные учреждения. Последовал всплеск самоубийств. Открывшиеся было пункты раздачи голодающим бесплатной похлебки – и те вскоре остались без продовольственного снабжения и были свернуты. Отчаявшиеся горожане стали даже возвращаться к натуральному хозяйству – кто-то разводил дома кроликов, кто-то пытался разбить убогий огород под окнами.
Убаюканный своими успехами на гоночном поприще и семейным благополучием Руди до сей поры последствий кризиса лично на себе не ощущал. В сопровождении Шарли – теперь уже официальной своей супруги – он отправился в Штутгарт увещевать руководство Daimler-Benz в надежде, что ему достанет дара убеждения, чтобы заставить их изменить решение.
Высокий и подтянутый, с аккуратными усиками сорокапятилетний Вильгельм Киссель принял его в своем кабинете один. До слияния с Daimler он всю жизнь проработал в Benz & Cie., а в 1926 году получил назначение на пост гендиректора объединенной компании и уверенно повел ее к новым высотам, используя для этого всю меру отпущенного ему таланта, самыми яркими гранями которого были наметанный глаз счетовода и умение лавировать среди политических ветров, – но не против бури Великой депрессии.
Какие бы аргументы Руди ни выдвигал, Киссель отметал их, шарманкой повторяя причины, по которым участие в гонках отныне непозволительная роскошь: продажи на внутреннем рынке обрушились; экспортный рынок мертв; половина рабочих уволена; в итоге одни убытки.
Руди в подавленном настроении отправился к Альфреду Нойбауэру, вместе с Шарли ожидавшего его возвращения от Кисселя в своем кабинете с битком забитыми канцелярскими шкафами. Будучи всего на восемь лет старше Руди, Нойбауэр однако относился к нему по-отечески. Его недаром прозвали «Фальстафом наших дней». Крупный и упитанный, с одутловатым мясистым лицом, он обожал застолья, любил и умел очаровывать и раззадоривать людей и всячески перед ними красоваться. Бывал порою и тщеславен сверх меры. Но на этом сходства с шекспировским персонажем, в общем-то, и заканчивались.
В середине 1920-х годов после одной горной гонки в Австрии, где молодые товарищи по команде, включая новичка Руди Караччолу, обдали его пылью из-под колес и ушли далеко вперед, Нойбауэр понял, что пора менять профессию. Даже собственная невеста Ханси сказала ему без обиняков: «Все бы хорошо, Фред, вот только другие ехали как сумасшедшие, а ты… как ночной патрульный». [77]
Нойбауэр и в лучшие годы брал свое за счет тактики, а не скорости. Еще он был мастером по части собранности и организованности, ухитряясь держать в своей слоновьей памяти мельчайшие особенности всех трасс и гонщиков, вплоть до среднего времени каждого на круге, и характеристики каждой машины были ему известны от и до. И после унизительного поражения в той горной гонке он сменил шоферские очки и комбинезон на плащ и гирлянду секундомеров – и стал менеджером гоночной команды. Эту роль он преобразил до неузнаваемости, внедрив, в частности, систему флаговой сигнализации и табло в виде досок с мелом для информирования гонщиков об их позиции относительно соперников, числе оставшихся кругов и предстоящих заездах на пит-стопы. Революционная для серии Гран-при система была им изобретена по горячим следам Гран-при Германии 1926 года, когда выяснилось, что Руди сам не понял, что финишировал первым. После той победы они сделались практически неразлучны и, работая на па́ру, сумели добиться беспрецедентной по тем временам серии побед.
А теперь понурый Руди, зайдя в его кабинет только и выдавил из себя удрученно:
– Полный финиш. Конец всему.
Шарли так и подскочила:
– Не дают выступать за Mercedes? Так гоняйся без них!
Нойбауэр вскинул брови в недоумении.
– Есть же еще и Alfa Romeo, к примеру, – пояснила свою мысль Шарли.
Нойбауэр расхохотался. Но Руди было не до смеха, и он ухватился за эту идею всерьез. Ему во что бы то ни стало нужно продолжить карьеру, заявил он, ведь автогонки для него – все. Тут Нойбауэр взъярился так, что щеки у него пошли красными пятнами:
– Да как ты смеешь?!.. К врагам?!.. Перебежчик!.. Это же предательство! Даже хуже – измена!
– А вы мне что предлагаете? Завершить карьеру автогонщика? Не дождетесь! [78]
Как только Руди и Шарли откланялись, Нойбауэр, и в обычные-то дни являвший собою необузданную природную силу, принялся обрабатывать Кисселя. Если содержать команду слишком накладно, то почему бы не позволить Руди в одиночку представлять Mercedes в предстоящем сезоне 1931 года? Если денег на проектирование и постройку новой машины нет, давайте
