научному руководителю А. Г. Бокщанину, всему коллективу кафедры и ее руководству, окружившим меня большой заботой во время учебы на факультете. Я очень многим обязан в работе К. К. Зельину, О. Е. Севостьяновой, В. С. Соколову, Е. Б. Веселаго, Т. М. Шепуновой.
Вопросов ко мне не было, выступающих по диссертации тоже. Началось голосование. Откуда-то появился И. М. Рейснер, на защите не присутствовавший. Он спросил, кто защищался, и, узнав, что я, махнул мне бюллетенем. Через некоторое время голосование закончилось. Все снова собрались, и И. С. Галкин зачитал результаты. Все члены Совета проголосовали «ЗА» присвоение мне степени кандидата исторических наук. Раздались громкие аплодисменты. Присутствовавшие поднялись с мест, стали ко мне подходить, обнимать, поздравлять.
С. Л. Утченко и А. Г. Бокщанин удалились на несколько минут с В. И. Авдиевым и о чем-то поговорили. Подошли ко мне сказали: «Авдиев готов оставить вас на кафедре. Завтра поставит об этом в известность декана!» Это превосходило мои лучшие надежды. Работа в Университете, на кафедре!
Виктор Сергеевич Соколов обнял меня, поздравил и подарил портмоне с изображением кремлевской стены и Мавзолея. Внутрь он положил рубль. Клава Морозова преподнесла палехскую шкатулку с тройкой, уносящей красавицу. В шкатулке лежала записка: «Дорогой друг! Поздравляю! Желаю, чтобы в твоей жизни проходило все так же успешно, как написание и защита твоей диссертации 30 сентября 1953 г. Клава». Пожала мне руку Е. М. Штаерман. А. Г. Бокщанин успел шепнуть: «Когда вы возражали оппонентам, Галкин сказал: “Молодец Кац. Обычно ведь просто благодарят за ценные указания и соглашаются со всеми!”» После этого я пошел на Кафедру. Там собрались преподаватели, аспиранты, студенты. Тамара Михайловна от имени всех передала мне красивый мраморный чернильный прибор. Это был настоящий триумф. Мне сказали: «С помощью этого прибора напишите докторскую диссертацию!» Я ответил: «Не знаю, напишу ли, но чернил я изведу много!» Королевский подарок сделала Нона Скегина: подписку на сочинения В. Гюго! На первом томе написала: «Не кандидату, а просто Лешке!»
Вся процедура защиты продолжалась не более полутора часов. Когда все кончилось, мне показалось, что прошла вечность. Я чувствовал себя счастливым и… опустошенным. Что дальше? Банкет? На устройство такового не было ни денег, ни сил. Да и не приняты были у нас банкеты…
Все кончилось, все разошлись. Остались Женя, Виталий, Колька Соколов, Нона Скегина. Я взглянул на часы, думая, что дело идет по крайней мере к рассвету. Было всего около 8 вечера. Володя Лаврин сказал: «Лешка, из нашего выпуска ты стал первым кандидатом! Ты единственный, кто получит стипендию за октябрь. Такой успех следует обмыть!» Разногласий на сей счет не было. Мы поехали в Сокол, на квартиру к Виталию. Я забежал домой. Мать уже улеглась спать. Я сказал ей, что защитил диссертацию, попросил денег на выпивку. Она, не говоря ни слова, вытащила четыре сотни, я помчался в гастроном, нагрузился водкой и закусками и пришел к Виталию и Саиде. Вскоре все сидели за столом, настроение у всех было хорошее, налили водки, мне предоставили слово. Я настолько очумел, что произнес нелепейшую ересь: «Братцы! Я защитил диссертацию. Кому я обязан таким успехом? Моим русским преподавателям, моим русским товарищам, русскому народу! Выпьем за русский народ!» Виталий захохотал во всю глотку. Нона Скегина сморщилась, как она это умела. Володя Лаврин воскликнул: «Молодец, Кац!» Все выпили. До сих пор не понимаю, почему я произнес такую ахинею. Бывают случаи, когда мужчина от избытка чувств терпит поражение в объятьях любимой женщины. Очевидно, здесь мы имеем аналогичный случай. Но говорил я искренне. Так сказалась на мне идеология эпохи. Я стал жертвой психоза и опупел. Хорошо, что это произошло после защиты диссертации. Поздно разошлись по домам, пьяные и веселые. Женя и я вернулись в нашу конуру. Мать сопела во сне. Наташка дрыхла в своей железной кроватке с сеткой. Теперь это была семья кандидата наук. Все, что мной когда-то далеко задумывалось, оказалось выполненным. Все, зависящее от себя, я сделал. Дальнейшее от меня не зависело. Распределение аспирантов на работу было назначено на начало октября.
Проснувшись утром, я с ужасом подумал, что мне не нужно никуда торопиться, не нужно идти в библиотеку и даже в Университет. Такой душевней пустоты я еще не испытывал. Пожалуй, чувствовал нечто аналогичное, демобилизовавшись из армии, но тогда я знал, что стану делать, теперь не знал. Я хотел работать. Однако где и как? И вспомнил: да ведь я остаюсь на Кафедре! И представил, как веду семинарские занятия, потом готовлю спецкурс, спецсеминар. За время аспирантуры я заменял несколько раз О. В. Севостьянову. Занятия проходили у меня достаточно удачно. Я чувствовал себя готовым преподавать в вузе, не ожидал скидок на неопытность. Молодым я себя не считал: 31 год!
Я пришел на факультет и отправился к Клаве. Поблагодарил еще раз за подарок. Очень нравилась мне эта палехская шкатулочка, в которую я положил папиросы. Теперь с шиком вынул, закурил. В деканате меня встретила пожилая женщина, ведавшая делами аспирантуры. Рассказала: был Арцыховский, интересовался защитой. Получил исчерпывающую и объективную информацию. В ответ что-то неопределенно буркнул. Меня встретил Н. И. Скаткин, поздравил. Сказал, что слышал, будто я остаюсь на Кафедре. С большой надеждой двинулся я туда. На Кафедре оказался А. Г. Бокщанин. Он позвал меня в маленькую комнатенку и сообщил: «Авдиев и я были у Арцыховского. Он отказался принять вас на работу, ссылаясь на то, что вы еврей, скрывающий свою национальность. Это единственный мотив. Ни Авдиев, ни я переубедить его не смогли!» Сейчас, пожалуй, не передам, что я почувствовал. Поблагодарил А. Г. Бокщанина и добавил: «Все к лучшему. Не хочу я оставаться на факультете. Надо уезжать, Анатолий Георгиевич!» В тот момент мне искренне хотелось куда-нибудь убраться. Диссертация, защита, успех – все это показалось абсолютно ничтожным. И опять, как всегда, я вспомнил царевича Рамзеса, которому рассказали об обрушившихся на него невзгодах в час триумфа за большую победу. И жаловаться было некому. Даже рассказать такое можно было Виталию, да Жене, да еще нескольким людям, которые, зная меня, не усомнились бы в правде слов моих. Ведь Лаврин обозвал бы меня вруном и провокатором! Затеял бы персональное дело. Подошел Авдиев и сказал: «Алексей Леонидович, к сожалению, на нашу кафедру не дают единиц». Я ответил: «Знаю, Всеволод Игоревич, спасибо вам за хлопоты. Очень бы хотел, чтобы вы не считали меня способным к неправде». Авдиев поднял брови: «О чем вы говорите? О чем вы говорите?» Я
