Теляковский пристально всматривался в черты давно полюбившегося ему Федора Ивановича и с грустью думал: «Как бы и вы, дорогой Федор Иванович, не свернули со святой дороги служения русскому искусству. Уж очень легко быть гастролером! Сегодня здесь, в Америке, «подработал», завтра – в Буэнос-Айресе, послезавтра – в Монте-Карло, Берлине, снова – в Париже, и пошло-поехало… Не надо работать над новыми образами, мучиться, изучать партитуру, исторические источники».
– Да, Федор Иванович, Америка на театр смотрит иначе, чем Европа, прежде всего как на развлечение от деловых встреч, разговоров о бизнесе, о котировке, удачных сделках и прочем и прочем. Действительно, вы совершенно правы, им бы повеселиться вместе с клоунами, у них популярны разные «мюзик-холлы», небольшие театрики, где поют красивые и полуобнаженные девушки, но вы там никогда не услышите Шекспира, а если услышите, то непременно в исполнении Сальвини. Мне не раз американцы говорили, что им некогда всерьез заниматься театром, нет даже и желания смотреть драмы и трагедии, у них драмы и трагедии разыгрываются в деловой сфере, вечером они ищут развлечений…
– Нет, я больше туда не поеду… Пусть там и большие деньги… Хотя был один эпизод, который я вспоминаю с удовольствием.
Владимир Аркадьевич с удивлением посмотрел на Шаляпина.
– Забрел я как-то в порт, увидел я там русский пароход, кажется «Смоленск», взошел на палубу, представился, стали вокруг нас собираться, заулыбались, познакомился с капитаном, он распорядился приготовить обед, а мы пока осмотрели пароход. Собрались все на палубе, такие славные, веселые парни, как будто по волшебству я очутился на Волге, едим щи с кашей, пьем водку, слушаю сочный русский говор. Как это сладко защемило на душе. Нашлись песенники, я стал запевать, и заиграло русское веселье. Пели, плясали, шутили друг над другом… Это был самый счастливый день мой в Америке! Через несколько дней ищу этот пароход в порту, а его уже нет, ушел… И такая тоска меня взяла… Деньги мне платили хорошие – 8000 франков за спектакль, а счастливым я себя почувствовал лишь в тот прекрасный миг общения с русскими матросами… Нет, в Америку я больше не поеду…
«Дорогой мой Алексей! – писал Шаляпин Горькому. – Мне просто стыдно, что я не нашел время написать тебе несколько строк. Сейчас, уже на пароходе, хочу тебе похвастаться огромнейшим успехом, вернее триумфом в Париже. Этот триумф тем более мне дорог, что он относится не ко мне только, а к моему несравненному, великому Мусоргскому, которого я обожаю, чту и которому поклоняюсь. Как обидно и жалко, что ни он, ни его верные друзья не дожили до этих дней, великих в истории движения русской души. Вот тебе и «Sauvage» (дикарь – фр.) – ловко мы тряхнули дряхлые души современных французов. Многие – я думаю – поразмыслят теперь, пораскинут гнильем своим в головушках насчет русских людей. Верно ты мне писал: «Сколько ни мучают, ни давят несчастную Русь, все же она родит детей прекрасных и будет родить их – будет!!!» Милый мой Алеша, я счастлив, как ребенок, – я еще не знаю хорошо, точно, что случилось, но чувствую, что случилось с представлением Мусоргского в Париже что-то крупное, большое, кажется, что огромный корабль – мягко, но тяжело – наехал на лодку и, конечно, раздавит ее. Они увидят, где сила, и поймут, может быть, в чем она.
Сейчас я еду в Южную Америку и вернусь в середине сентября в Европу. Дорогой, мне ужасно стыдно, что я к тебе, во-первых, опоздал, а во-вторых, прислал только три тысячи франков. Но это ничего, я приеду из Америки, привезу или пришлю тебе еще. Одно обстоятельство непредвиденное, о котором я могу тебе только рассказать на словах, поставило меня на некоторое время в смешное финансовое положение.
Осенью я тебе пришлю мои фотографии Бориса Годунова и некоторые статьи журналов о Борисе, а теперь я еще не знаю хорошо и точно, что писали, – знаю только, что писали много.
В Париже я пел в граммофон, и пластинки мои вышли замечательно хорошо. Я просил фирму «Граммофон» послать тебе на Капри машину и диски и уверен, что они все это сделают, – предупреждаю тебя, что платить им ничего не нужно, а когда получишь, послушаешь, черкни мне твое впечатление в Буэнос-Айрес – Театр Колон.
Мария со мной не поехала, а осталась дней на десять в Париже, так как очень захворала. Прошу тебя, передай мой привет и поцелуй ручку Марье Федоровне, а тебя целую крепко я, твой Федор».
Три месяца Федор Шаляпин с триумфом выступал в огромнейшем оперном театре «Колон»… Небывалые сборы, бурные овации и рукоплескания сопровождали каждый спектакль с его участием. Довольный успехом, после пятнадцати спектаклей, преимущественно в «Мефистофеле» и «Севильском цирюльнике», с большими деньгами Шаляпин возвращается в Европу, побывал в Париже, несколько дней провел в Аляссио и 26 сентября прибыл в Москву.
Часть пятая
Дон Кихот – последнее творение гения
Глава первая
Юбилей Художественного театра
14 октября 1908 года Федор Иванович, побывав на репетиции «Бориса Годунова» в Большом театре, вернулся домой и прилег отдохнуть и собраться с мыслями: сегодня предстояло ему выступить на юбилее Художественного театра, приглашали, звонили, а на рояле лежало поздравительное письмо Сергея Рахманинова, его же необходимо было «озвучить», пропеть на торжественном чествовании друзей-художественников. Подложил под голову подушку и растянулся во весь рост, отдыхая душой и телом в эти короткие минуты. Сначала делал вид, что дремал, когда приоткрывалась дверь и заглядывала Иола Игнатьевна, а потом и в самом деле задремал… Шум за дверью вскоре разбудил его: дети собрались под дверью и доказывали друг другу, что нельзя беспокоить отца: «Мама сказала, что пусть отдохнет, ему сегодня выступать». Раз мама сказала, значит, сейчас уйдут, знают, что мама не любит дважды повторять свои указания. Видимо, так и надо, а то сядут на шею и будут погонять.
Хотелось встать и схватить их всех в охапку, потискать, покричать с ними, порассуждать на детские темы, но что-то снова подтолкнуло его на диван, и он, подставив себе под ноги скамеечку, стал размышлять… «Вот, пожалуй, почему я так быстро проснулся: ногам неудобно было свисать с дивана, а не детская возня за дверью. Может, еще посплю…» Но заснуть еще так и не удалось… думы, думы стали одолевать его. Столько накопилось за эти две недели пребывания на родине, столько встреч, разговоров, свиданий то в Большом театре, то за карточными столами, то в ресторане… И в обычные-то дни знакомые так и прилипали к нему, а тут, после стольких месяцев отсутствия, знакомые, друзья, товарищи по работе подолгу расспрашивали о его поездках, выступлениях, впечатлениях. Да мало ли о чем спрашивали. И сам он тоже жадно впитывал любые новости о жизни Москвы и Питера.
