следующему дню не могло быть и речи. Но занятия мы вели по-настоящему. Глускин посидел у меня на семинаре, послушал, как я вел занятия по темам контрольных работ, предлагая заочникам читать хрестоматию, составлять план, понимать источник, удивлялся: «Вот это методика! В институте забила новая струя!» Понятно, что на таком же уровне вел занятия и Гришков.
Работал я с удовольствием и подъемом. Особенно меня увле кали лекции на первом курсе по Древней истории. Здесь удалось довольно легко увлечь студентов. Меня хорошо слушали. Читал я, разумеется, с трудом. Дело в том, что я стремился точно уложиться во времени, дать все запланированное. В конце концов так и получалось, но давалось это нелегко. Состав моих слушателей был совершенно интернациональным. Нашелся даже один цыган. Очень они различались и по роду занятий. История интересовала всех недоучившихся учителей и продавцов магазинов. Все слушали про питекантропов и римских императоров.
Тридцать два года – хороший возраст. Именно столько мне и было. Хорошая подготовка к занятиям оставляла время для отдыха. И мы отдыхали. Не стану вспоминать имен. Были славные девчонки, хорошие южные ночи, бездумное веселье. Сил и денег хватало на все. Случались и неприятности.
Однажды меня вызвал в министерство Мусахунов. Я пришел. Сотрудники, увидев меня, удивились. Одна красивая киргизка Уметалиева весело сказала: «Кандидатская зарплата выдается не зря!» Мусахунов захлопнул за мной дверь кабинета, положил на стал чью-то зачетную книжку, сказал: «Ставь удовлетворительно!» Я поморгал глазами и поставил. Вышел, как оплеванный. Рассказал Глускину. Тот махнул рукой: «Не самое страшное!» А я считал это страшным. Думал, почему поставил оценку? Мог ведь отказаться. Решил: больше так делать не стану, и не делал. Даже первый секретарь Райкома Маша Ковалева сдавала мне Новую Историю Стран Востока по всем правилам. Я не скажу, что никогда не делал поблажек заочникам. Делал по разным причинам и поводам. Но я всегда экзаменовал.
Оставалось тяжелое впечатление и от Глускинского руководства. Нередко он бывал очень уж бесцеремонным. Помню случай: заочник – киргиз подошел к Глускину, поздоровался, протянул руку. Дело обычное. Глускин говорил по телефону, молча протянул заочнику два пальца, тремя остальными держал карандаш. Это было противно. Многие заочники не прислали своевременно контрольных работ. Во время сессии их можно было не принимать. Глускин принимал, но требовал от заочников заявления: «Я по лени не представил контрольной работы. Впредь обязуюсь быть добросовестным». Мне такая воспитательная мера казалась непонятной. Глускин много работал, но слишком часто подчеркивал заочникам: «Я, как декан!» Разговаривал высокомерно. Заочники его не любили… Однажды к нему подошел невзрачный человечек. Глускин был чем-то занят. На приветствие пришельца не ответил, на какой-то вопрос – огрызнулся. К сожалению, посетитель оказался не заочником, а инструктором ЦК КП Киргизии. С этими людьми так говорить не полагалось. Позднее это роковым образом сказалось на судьбе Глускина. Но это потом. А пока шла работа. Из заочников мне запомнился подполковник Кузьма Федорович Чубаров. Ему было под пятьдесят лет, он готовился уйти в отставку, а пред этим хотел кончить институт, чтобы работать после военной службы. Он стал готовить контрольную работу по древней истории. Подошел ко мне для консультации. Было жарко. Мы сели в тень на ступеньках какого-то погреба. Неторопливо закурили, заговорили. И показалось мне, что сижу я с полковником Сваричевским и вовсе я не кандидат наук Кац, а переводчик Разведотдела Штаба 40 Армии. Соответственно я и вел себя с заочником. Хорошо получилось. До конца учебы у меня с Чубаровым оставались неофициальные хорошие отношения. Было среди заочников и еще несколько интересных людей. Месяц пролетел незаметно. Шел жаркий август. Я завершил первый учебный год в моей жизни.
Мы закончили учебные дела, я получил первый трудовой отпуск и много отпускных денег. Посидели с Женей, составили план покупок в Москве, и я поехал отдыхать в столицу. Ехали вместе Гришков, Глускин, Вайнберг, перебравшийся работать во Фрунзе, и я. Ехали с шиком, в мягком вагоне, пили коньяк, играли в шахматы, сибаритствовали. Поезд шел пустыней, было пыльно и жарко. Пески производили мрачное впечатление. Неприветливо сверкнуло под солнцем Аральское море. Потом начались знакомые и милые поля, лесочки, леса. Словно золотом отливала поросшая хлебами первая целина. Мы приехали в Москву. Я застал мать в добром здравии и был этому очень рад. Дело в том, что она где-то весной приехала к нам во Фрунзе, но пожила недолго: почувствовала себя плохо. Мы с сожалением отправили ее обратно в Москву. Но было хорошо, что она все же побывала у нас, посмотрела, как мы живем. Мать продолжала шить, хотя я регулярно посылал ей деньги, начиная с первой моей получки. Стал я немного помогать и Леле с Таничкой.
На следующий после приезда день Глускин, Гришков и я отправились в отдел аспирантуры МГУ, получили наши кандидатские дипломы. Я пробежался по всем знакомым закоулкам, побывал в библиотеке и везде был встречен с большим радушием. Нет смысла рассказывать обо всем подробно. За год на факультете мало что изменилось. Игорь Филиппович Головачев сфотографировал меня у университетского здания на Моховой на фоне гостиницы «Москва». Я закрутился по гостям. Побывал у Тамары Михайловны Шепуновой, Константина Константиновича Зельина, Виктора Сергеевича Соколова, Анатолия Георгиевича Бокщанина. Разумеется, состоялась встреча с Сергеем Львовичем Утченко. Его заинтересовали дела и дни в провинции. Я рассказал о заочницах, водке и доступности нехитрых радостей. Сергей Львович говорил: «Милая провинция. Прелестная патриархальность. У нас все то же самое, только на несколько ином уровне!» Сергей Львович рассказал новости: улучшается внешнеполитическая ситуация, спокойнее разговариваем с Соединенными Штатами, налаживаются контакты с Югославией. Об этом можно было судить и по газетам. С. Л. Утченко сообщил, что пересматриваются обвинительные заключения 30-х гг., освобожден из тюрьмы академик Майский, можно ожидать пересмотра отношения к Сталину, особенно в смысле его гениальности. Во всяком случае на него можно не ссылаться. Никто за это ругать не станет. Сергей Львович пригласил меня пообедать. Зашли в «Арарат», хороший армянский ресторан, умеренно пили, вкусно закусывали. Я хотел расплатиться, Сергий Львович протестующе поднял руку: старую традицию он нарушать не хотел. Он предложил мне опубликовать в «Вестнике» статьи по диссертации. Зайдя в Сектор Древней Истории, я договорился с А. И. Павловской, ведавшей отделом докладов и сообщений, о публикации статьи о Манихействе. Хорошо встретился я и с Витей Смириным. Встретил Володю Лаврина и Колю Соколова. Диссертаций они в тот момент еще не защитили, но с успехом трудились в Университете. Колька Соколов ведал делами заочного отделения, сидел в
