большом кабинете, его называли Николаем Александровичем. Завидовал я? Нет! Мне казалось, что я самостоятельнее, прочнее, вернее иду по пути жизни.
В Москву приехал Мусахунов. Глускин, Вайнберг, он и я собрались у общих знакомых. Но я уже тяготился этим обществом. У меня были другие дела. Хорошо, что они скоро уехали из Москвы. Я занялся покупками, быстро приобрел нужные вещи Жене, Наташке, себе. Теперь моя форма пришла в соответствие с содержанием. Вообще-то я испытывал приятное чувство от денег в кармане. Я ходил по комиссионным магазинам, смотрел на красивые вещи, думал: захочу – и куплю. Без ограничения покупал книги. Захаживал обедать в дорогие кафе, большие рестораны, ощущал себя человеком.
Само собой разумеется, отличной была встреча с Виталием. Ни он, ни я не нашли друг другу замены. Виталий работал в Институте права научным сотрудником. Мы ходили по Москве, разговаривали, умеренно пили, играли в шахматы. Виталий, как и Сергей Львович, видел, что в жизни намечаются какие-то перемены. В это время восходила звезда Н. С. Хрущева. Газеты писали о нем, как о верном ленинце и выдающемся деятеле партии и государства. Он не возражал и охотно позировал перед фоторепортерами. В повседневный обиход входило и девальвировалось прозвище: наш дорогой Никита Сергеевич. Виталий и я смеялись. И не зря. Премьер ввел в политический обиход новый термин «Кузькина мать». Ученые до сих пор ломают голову над вопросов, кто такое Кузька. То ли это герой забытой богатырской былины, то ли кобелёк, то ли terminus technicus, т. е. вариант российской матерщины, выработанный для произнесения с трибуны Организации Объединенных наций. Дорогой Никита Сергеевич постоянно грозил империалистическим странам показать кузькину мать, а внутри страны охотно ее демонстрировал всем посетителям мясо-молочных магазинов. Смело он решал и международные проблемы. Присутствуя на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, Н. С. Хрущев в порыве антиимпериалистического негодования снял с ноги полуботинок и стал им лупить о стол перед собой. Наша держава была бы представлена еще более эффектно, если бы Председатель Совета Министров снял брюки и стал бы ими размахивать, как санкюлот знаменем на баррикадах. Правда, это был бы санкюлот эпохи развернутого строительства коммунизма, когда хотя бы премьер имеет доброкачественные брюки отечественного производства. Так вот, задатки непосредственности Н. С. Хрущева проявлялись уже в начале его деятельности, т. е. в период, о котором я пишу.
Сразу по приезде в Москву я отправился к Яше Шварцу, а с ним к Любе Саврасовой. Она только вернулась с работы. Поставила на стол картошку и четвертинку водки. Спросила: «Леша, хочешь отведать от пролетарского ужина?» Мы отведали. С Яшей мне всегда было спокойно и весело. Он рассказывал сотни анекдотов, пользуясь либерализацией обстановки, пускался в громкое обсуждение политических проблем в трамваях и автобусах. Я, по провинциальности, пытался его утихомирить. Куда там! Яша обзавелся каким-то старым мотоциклом, заставил его двигаться, и мы с ним раскатывали по городу. У Белорусского вокзала Яша нарушил правила движения, и нас остановил милиционер. Я уже решил без лишних разговоров платить штраф, но Яша пустился в такие сложные переговоры, говорил так жалобно и убедительно, что нас отпустили с богом. Не знаю, сколько сотен километров мы пронеслись. Много, очень много. Не пойму, почему так поздно, всего за несколько дней до моего отъезда во Фрунзе, Яша познакомил меня с Люсей Венгорской. С того осеннего вечера и в последующие десять лет продолжалась хорошая и трудная дружба с Люсей. Про нее сейчас и расскажу.
Моросил мелкий дождь. Было темно и неуютно. В захламленный двор с покосившихся этажей деревянного дома смотрели освещенные окна. Все это было мне знакомо, потому что здесь жила Люба Саврасова. Яша и я остановились перед кривой каменной лестницей, которая почему-то держалась, как пизанская башня. Яша поднялся по ней, я остался ждать. Скоро он вернулся с незнакомой мне женщиной. Я увидел ее чуть освещенную тусклым электрическим светом, падавшим откуда-то сверху. Она показалась мне выше среднего роста. Круглое лицо, обрамленное гладко причесанными волосами, большие темные, будто восточные, глаза. Она протянула руку и сказала: «Люся…» Мы познакомились. Любы дома не оказалось, и мы опять тронулись по мокрым улицам. Я шел рядом с Люсей, она о чем-то разговаривала с Яшей. В тот вечер мы не сказали друг другу и пары слов. Постояли, поговорили, решили встретиться завтра, и Люся ушла. Яша спросил: «Ну как, шедеврально?» Я ответил: «Не знаю, впрочем, из всех твоих знакомых – эта самая красивая». Яша простился со мной по-итальянски: «Чао, бамбино!»
Утром было холодно и солнечно. Мы договорились сойтись на площади у Сельскохозяйственной выставки. Я пришел, как обычно, раньше времени и стал ждать. Вспомнил Люсю и мне захотелось увидеть ее днем. Я допускал, что она не покажется мне такой же красивой, как ночью. Но независимо от этого, мне хотелось услышать мягкий и тихий голос ее. В отношениях с женщинами я не чувствую себя ни Мефистофелем, ни коновалом. Мне думалось, что Люсе я не могу не понравиться. От этого чувства становилось тепло. Они пришли ко времени. Яша крикнул издали: «Хелло! Мальчик, привет! Давно ждешь?» Я ответил: «Нет, я только что пришел. Но если бы я ждал сутки под проливным дождем, то и в этом случае увидеть тебя в берете дона Педро было бы для меня величайшим вознаграждением!» Яша сделал вид, что ничего не услышал, предложил походить по выставке, а потом пойти в кино. Согласились. Шли мимо аляпистых золотых фонтанов, вдоль искусственных прудов, по темным аллейкам. Люся мало говорила, улыбалась шуткам Яши. А она действительно была очень красивой: черные гладкие волосы, черные глубокие-глубокие, теплые глаза и ласковые губы. Во всем ее облике было что-то от грусти. Я, разумеется, не задавал никаких вопросов: знал, что она окончила какой-то садово-огородный техникум и работает садовником, кажется, при каком-то большом госпитале. Копается в земле. В тот момент меня интересовало одно: как она сохранила руки с длинными ухоженными пальцами, с ярко накрашенными ногтями. Я взял ее руку, она улыбнулась, спросила: «Нравится?» Я ответил: «Конечно! Я видел такую же руку на какой-то картине у итальянцев…» «Хорошо, что ты не назвал Джоконду! Хоть это делает тебя не совсем банальным!» «Я думаю, что, если бы я назвал ее, то в этом не было бы ничего банального. Ведь у Джоконды действительно красивые руки». Так мы разговаривали. Потом сидели в кино, смотрели какой-то дурацкий фильм про моряков. Был вечер, когда закончился сеанс. Яша сказал, что недурно было бы найти подходящую заправочную колонку,
