требовалось. Работа началась. Появились заочники, пришли преподаватели института. Я распоряжался не без умения и не без удовольствия.
Вечером пришел к Вайнбергу. Он положил на пол матрац с угрожающе торчащими пружинами, чем-то закрыл его, положил книги вместо подушки, короче говоря, устроил ложе. Мы поужинали и пошли к его знакомым. Он мне рассказал, что работает над диссертацией по Климу Самгину, но не хватает времени. Губят женщины! Оська Вайнберг говорил: «Послушай, Лешка, бабы не дают жить. Сколько их должно быть у мужчины? Сто? Двести? У меня было сто! Можешь не верить, тем хуже для тебя. Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю». И мы пошли и познакомились. Одна из его знакомых была наша заочница с литературного факультета. Про нее рассказывали: декан Умар Алиев интересный высокий балкарец лет 45 знакомился с заочницами. Когда дошла очередь до этой студентки, она назвала фамилию: «Левочкина…» Декан сказал: «Будете Умарчиковой!!» Она ответила в тон: «Нет! Умарчик станет Левочкиной!» Теперь мы сидели у нее, пили водку, курили и веселились. На следующий вечер пьянствовали у других знакомых Вайнберга, а потом он познакомил меня с доцентом Пржевальского пединститута Зальманом Львовичем Амитиным-Шапиро.
Это был почти шестидесятилетний сверхеврей. Маленький, близорукий, картавый и шепелявый. И этот человечек был женат на чистокровной русской женщине и имел дочку совершенно славянского вида, только маленькую, как он сам. Амитин-Шапиро знал древнееврейский язык и в первые годы после революции писал о среднеазиатских евреях. Теперь он занимался библиографией Киргизии. В этом деле Зальман Львович был по-настоящему крупным специалистом. Он облазил все крупные библиотеки, просмотрел тысячи книг. В Пржевальске он оказался не по своей воле в злосчастные 30-е годы. Не помню, что и как он рассказывал. Амитин угощал обедом, показывал свои давнишние статьи, рассказывал о широких библиографических замыслах. Пока же он читал публичные лекции на атеистические темы. В Пржевальске и его окрестностях живет много русских. Их-то и отучал Амитин от христианских предрассудков. Это должно было выглядеть забавно. Так или иначе, мы сошлись с ним на атеистической ниве. Зальман Львович говорил: «Значит, для вас не нашлось места в Москве. Ну да. Значит, там уже не нужны интеллигентные люди. А кому они здесь нужны?» В конце концов он пригласил меня к себе на лекцию по истории СССР. Я пришел и послушал. Материал он, безусловно, знал, но излагал его… Боже мой! Как он его излагал! Речь шла о присоединении Украины к России. Амитин говорил с таким еврейским акцентом, что жутко было слушать. И при всем при том он был добрым и знающим человеком. Ему нужна была просто подходящая работа, а ее-то и не давали. В конце концов его все-таки перевели во Фрунзе, приткнули в Институте Педагогики и здесь раскрылся его дар библиографа. За короткое время он выпустил две большие книги. Во Фрунзе мы с ним нередко встречались, он бывал у нас дома, внимательно разглядывал книги, читал мои статьи. Во второй половине 60-х годов Амитин-Шапиро умер в почтенном возрасте.
В Пржевальске я пробыл неделю, справился с делами и поехал домой. Обратная дорога в горах уже не показалась мне особенно страшной. В институте я отчитался о проделанном. По общему признанию, я справился с возложенной на меня миссией. Особенно довольной осталась бухгалтерия. Оказалось, что я очень мало потратил на почасовиков, привлеченных из пединститута. Обычно там приписывались несостоявшиеся консультации и еще бог знает какие часы, за которые приходилось расплачиваться. У меня же все было зафиксировано в документах. Пржевальские почасовики получили вознаграждение от полутора до двух рублей каждый. Конечно, в старых масштабах цен. Это их, как мне сказали, шокировало, но я соблюл интересы государства. Так же как в дни моей юности, домоуправ Плешков был приятно поражен тем, что дворник с незаконченным высшим, не украв деньги, привез их из банка, так сейчас директор института Саматбеков с удивлением обнаружил во мне администратора. Думаю, что он не очень обрадовался: Саматбеков был жуликом-профессионалом и руководил институтом по совместительству.
1 июля 1954 года началась летняя сессия заочников, продолжавшаяся месяц. Перед этим произошло важное событие. Глускин, Гришков и я получили новые партийные билеты. Вручила их Маша Ковалева. Потом пришел 6-ой номер журнала «Вопросы Истории». Там публиковали список защищенных диссертаций. Среди прочих числилась и моя фамилия. Глускин, притащивший журнал, заявил: «Тебя утвердили». Я тоже думал, что так оно и есть. И действительно, как потом выяснилось, ВАК утвердила меня в звании кандидата наук 3 марта 1954 года.
Сохранилась фотография: я у подножья памятника И. В. Сталину. На мне белый чесучовый китель и брюки широкие, как океан. Их привезла Женя из Москвы. Удивительное дело: Женя, расставаясь со мной на неделю, немедленно теряла представление о моем росте. Я чудился ей гигантом. Соответственно со своими грезами, она привезла мне брюки на троих, а я завернулся в них один. Так или иначе, а летний сезон я встретил в костюме южного ответственного работника. Таким меня и запечатлел заочник во время лекции и среди студентов пятикурсников, которых я курировал.
Наш факультет разместился в двух школах. Глускин не мог руководить делами там и здесь, поэтому одна школа была передана под мое руководство. Я следил за порядком, ходом занятий, потом шел к Глускину, докладывал. Многие меня путали с заочниками. Однажды, устав от дел, я прилег в учительской на диване. Никого в школе уже не было. Вдруг вбежала пожилая женщина и скомандовала: «Встаньте! Закройте окно!» Я встал, закрыл. Потом энергичная дама (как выяснилось, директор школы) пожаловалась Глускину, что заочники разлеживаются на диване. Глускин объяснил: «Это не заочник. Это молодой ученый, кандидат наук Кац!» Энергичная дама всплеснула руками: «А я его заставила окно закрыть!» Глускин спросил: «Он закрыл?» Дама ответила: «Закрыл!» Потом, встречаясь со мной, она очень вежливо отвечала на мои приветствия. Был и такой случай: я явился на доклад к Глускину. Перед его кабинетом стояла очередь заочников. Я попытался пройти. Один заочник сказал: «Куда лезешь без очереди? Думаешь, в кителе без очереди пускают?» Жаждущие аудиенции свирепо рассмеялись. К счастью, вышел Глускин и представил меня: «Новый преподаватель. Кандидат наук Кац!» Грубиян закусил язык. Но я никогда не помни зла. С заочниками у меня сложились отличные простые отношения.
Иван Григорьевич и я благодарили судьбу за то, что додумались заранее подготовить лекционные и практические занятия. Мы читали лекции и вели семинары по 8–10 часов в день. Стояла июльская жара, для нас совершенно непривычная. За день вымочаливались так, что о подготовке к
