– Вот как изворачиваются талантливые люди! – широко улыбаясь, сказал Шаляпин. – Арсений Николаевич, давай начинай…
Шаляпин сел на свое место. Торжественное собрание продолжалось.
Наконец с благодарственным словом выступил Станиславский:
– …Низко кланяемся Москве, Петербургу и русскому обществу с чувством глубокого почтения и благодарности. Низко кланяемся всем уважаемым представителям учреждений, обществ и корпораций и частным лицам, почтившим нас сегодня приветствиями. Низко кланяемся и Московскому литературно-художествен-ному кружку и членам комиссии по организации сегодняшнего торжества, принявшим на себя его инициативу и осуществление…
Московский Художественный театр возник не для того, чтобы разрушить прекрасное старое, но для того, чтоб посильно продолжать его.
Прекраснее всего в русском искусстве – завет, который мы помним, оставленный нам Щепкиным: «Берите образцы из жизни и природы». Они дают неисчерпаемый материал для творчества артиста. Этот материал разнообразен, как сама жизнь, он прекрасен и прост, как сама природа.
Наш театр при своем возникновении поставил себе целью завет М.С. Щепкина и тем самым вступил в борьбу со всем ложным в искусстве. Поэтому естественно, что мы прежде всего стремились изгнать из нашего театра – «театр».
Но стремиться к цели еще не значит достигнуть ее.
Десятилетняя работа театра нашего – беспрерывный ряд исканий, ошибок, увлечений, отчаяний и новых надежд, о которых не знает зритель…
Сначала Федор Иванович внимательно слушал, но потом, довольный своим успешным выступлением, он хотел что-то веселенькое рассказать Иоле, но, повернувшись к ней, встретил холодный, отчужденный взгляд, сразу остыл, медленно повернулся на место и задумался: «Неужто догадывается о существовании Маши… Кто-то брякнул, вот и дуется… Вроде бы все нормально, встретила, все хорошо, но врать не умеет, лукавить, сдерживать себя тоже, вот и думай, переживай, знает ли… Тут пятеро, а там, в Питере, скоро родит… Хоть разорвись… А Костенька-то прав: не так-то просто добиться успеха новому театру, доказать свое право на существование…»
– Результат наших первых опытов наглядно показал нам, что простота, о которой мы мечтали, имеет различную ценность и происхождение. – Шаляпин оторвался от своих раздумий и вслушался в то, что говорил Станиславский. – Так, например, существует простота бедной фантазии. Ее порождают банальность, безвкусие и художественная близорукость. Но есть иная простота. Простота богатой фантазии. Она легко парит среди широких горизонтов, она питается здоровой пищей, добываемой из жизни и природы. Это простота свободного духа, убежденного в своей цели и уверенного в своей силе. Такая простота дается упорной работой, систематическим развитием и совершенной артистической техникой…
«Вроде бы банальные мысли высказывает Костенька, а сколько времени нужно, чтобы сердцем понять и принять их, эти простые мысли. «Вы меня покорили и победили, – сказал как-то Станиславский после того, как посмотрел моего Сальери, – а у меня Сальери не получается. Вот если б мне петь, тогда бы удалось. Хорошо тебе, Федор, у тебя голос есть»… Нет, все равно бы не удалось. Надо любить Моцарта, как я его люблю. А Сальери завистлив, а зависть, как и ревность Отелло, не подчиняется рассудку, это стихия, как ураган, ничем не остановить… Тогда лишь зритель поверит в подлинность героя, поверит в подлинность его переживаний на сцене. Станиславский не раз говорил о гриме, о париках, костюмах. Ничего не скажешь, этим искусством артисту овладеть нужно, но важнее – грим психологический; артисту необходимо овладеть искусством передачи движения души в жесте, в слове, музыкальной фразе, показать слитность движений души и жеста, через внешнее передать внутреннее состояние человека, которого ты играешь. Вот Станиславский в самом начале своего выступления подчеркнул словечко театр. Получается, что это словечко плохое, затерханное, изъезженное… Что-то серьезное происходит с русским театром. Все в один голос говорят, что Малый театр болен, Ленский пытался что-то сделать, но надорвался, умер, сегодня москвичи будут провожать его в последний путь… Немирович-Данченко отказался возглавить его, а ведь Ермолова, Южин и многие прежние актеры и актрисы играют в нем, но все говорят о его умирании… На смену великим приходят мелкие людишки, думающие лишь о злате, лишь золотому тельцу поклоняются… Какой уж тут жар души… Тем самым поколеблена священная сценическая традиция, издавна отличавшая русский театр от западных… Живая личность актера, душа человека и его богоподобное слово – вот что характерно для нашего театра. И от этого некоторые так называемые новаторы отказываются, предлагают вместо души персонажа показывать различные эффектные трюки для развлечения публики… Нет, это не новаторы, это – шарлатаны и прохиндеи… Это шарлатанство невозможно прикрыть мишурой пустой болтовни о каких-то новых формах театрального искусства, тем более беззастенчивой рекламой. Эти «новаторы» разрывают с традициями русского театра, русского искусства вообще. Поэтому русский театр утрачивает свою прежнюю обжигающую силу, свое яркое, прекрасное лицо. В наших театрах перестают по-настоящему плакать и смеяться… Лишь Художественный театр еще остается верным традициям русского театра, а все потому, что не отказался от живых элементов прошлого искусства, воспринял плодотворное семя, и на новой почве это семя дало новую жизнь. Не могу представить себе беспорочного зачатия новых форм искусства… Если в них есть жизнь – плоть и дух, – то эта жизнь должна обязательно иметь генеалогическую связь с прошлым. Пушкин, итальянские художники Ренессанса, Рембрандт, Бах, Моцарт, Бетховен – это богоподобное искусство не может устареть, одряхлеть, все это живо и достойно жизни… Но есть люди, которые во что бы то ни стало хотят придумать что-то новое, хотя бы для этого пришлось насиловать природу театра. Эти люди напрасно называют себя новаторами. Это просто насильники над театром. Подлинное творится без насилия… Мусоргский – великий новатор, но никогда он не был насильником. Станиславский, много сделав для обновления театральных представлений, никуда не ушел от человеческого чувства и никогда не думал что-нибудь сделать насильно только для того, чтобы быть новатором. А как естественно вошел в нашу жизнь Антон Павлович Чехов, но только сейчас, похоронив его, мы поняли, какой это… A-а, и Костенька вспомнил нашего дорогого Антона Павловича…»
– С постановкой «Чайки» начался второй период в короткой истории нашего художественного развития, – продолжал Станиславский свой отчетный доклад. – «Чайка» принесла нам счастье и, подобно вифлеемской звезде, указала новые пути в нашем искусстве..
