ЗАЧЕМ, КОНСУЭЛО? Я НЕ ПОНИМАЮ!
МНЕ ТАК ПЛОХО,
КОНСУЭЛО!
Поймите же, дорогая детка Консуэло.
Я вас люблю.
Я не могу выносить ожидания.
Сегодня вечером я опять был точно в таком же состоянии, когда хочется только умереть, от него я и убежал в 1939 году [162]. Я никогда не любил Нелли [163]. Я просто согласился на жизнь, которую она спасла.
Не по своему желанию я себе сказал: «Я вручил Консуэло возможность меня убивать». Война – единственное, чем я могу избавить себя от этого жестокого истязания. Мне бы хотелось, Консуэло, погибнуть на войне. Что я могу поделать, если не могу выносить тоски и тревоги, а у вас нет желания меня пощадить – и я вас люблю.
Так было и тогда. Вот так я проводил часы и часы, больной, истерзанный тоской, исстрадавшийся. Я же говорю вам: мне больно.
Чего мне ждать, когда вы вернетесь? Упреков? Консуэло, ужасно мучиться от любви, а потом слушать, как тебя упрекают. Я был дома за час до нашей встречи! За два часа до нашей встречи я искал вас и передал все, чтобы вы могли меня найти. За три часа до нашей встречи я звонил вам, чтобы пригласить на коктейль.
Я люблю вас слишком давно, чтобы надеяться избавиться от любви. Но, по счастью, я в скором времени могу лишиться жизни.
Консуэло, мне жутко плохо. Мой покой зависит только от вас, а вы отказываете мне в покое.
Я работаю, как вол, не жалею себя ради вас. Но главного, главного, как хлеб, главного, как кровь, по сути, мелочи, которую я прошу вас присоединить к моим усилиям, ВЫ НЕ ХОТИТЕ МНЕ ДАТЬ.
Зачем вы доводите меня до сумасшествия? Консуэло, Консуэло, Консуэло, я верил в вас, я на вас уповал, я поставил на вас свою жизнь. Я проиграл.
(Нью-Йорк, зима 1943)
Я не хочу чувствовать против тебя злобу.
Не хочу в тебе сомневаться.
Не хочу верить, что ты, зная, как я измучаюсь, не удостаиваешь меня предупреждением и просто уходишь.
Не хочу мучиться уязвленной гордостью, будучи для твоих друзей месье, которому говорят по телефону: «Не приду», и все. Которому передают это через слуг. Я не хочу уродливых мучений. Я принимаю только страдания любви.
Я готов страдать ради тебя. Страдать от твоего беспокойства, которое не дает тебе почувствовать себя счастливой. Страдать, не умея, возможно, ясно рассказать тебе о свете, которым ты светишь для меня, и упрекая себя за это неумение.
Страдать, что не сумел взять тебя за руку и не повел, как невесту, на прогулку, показывая чудеса жизни.
Страдать, что не так богат, чтобы дарить тебе каждый день украшения.
Страдать от мысли, что рядом со мной, когда я работаю, читаю, мечтаю, ты можешь не ощущать моего тепла и чувствовать себя одинокой.
Я не хочу страдать от своего сегодняшнего одиночества, а оно так мучительно, я хочу страдать только из-за твоего.
Потому что я тебя люблю.
(Нью-Йорк, зима 1943)
Детка Консуэло, дорогая,
– Цветок всегда винил во всем маленького принца [164]. Поэтому принц, бедняга, и улетел!
Я бурчу по той же причине.
Если бы ты мне позвонила: «Милый муж, рада вас услышать, как хорошо, что вы работаете…» Это было бы так утешительно.
Когда я уходил, я предупредил вас, что ухожу. Ни вы, ни я не думали об ужине.
«Цветок всегда винил во всем маленького принца». Антуан – Консуэло (Нью-Йорк, зима 1943)
Вы звонили мне, я звонил вам, но ни вас, ни меня не было дома.
Когда позвонила Надя Буланже (она хочет положить на музыку «Маленького принца» [165]), я не мог (второй листок утерян).
(Нью-Йорк, 1942 или 1943)
Девочка, я показал вам – думаю, что показал, – что умею понимать вас даже без слов. И что ваше спокойствие мне дорого. Я всегда помогал вам, Консуэло. Я никогда не думал о себе, когда надо было помочь.
Этим утром после того, как мы с вами поговорили, я мог надеяться, что вы на пять минут забудете о себе, чтобы… я даже не знаю… возможно, сказать спасибо или, может быть, в благодарность просветлеете лицом, чего бы мне так хотелось. Просветлеете, чтобы жизнь не казалась такой тяжелой.
Но вы еще старательней занялись собой, только собой, и уже воспользовались моим самопожертвованием, чтобы вас пожалели.
Вы для меня очень необычная пустыня.
(Нью-Йорк, зима 1943)
Консуэло, вы моя жена, мое лето, моя свобода.
Консуэло, вы мой дом.
Консуэло, вы должны быть чисты, чтобы я знал: я не случайно так дорожил вами, мне нужна уверенность, что я вас спас.
Консуэло, мне нужно вами гордиться. Постарайтесь, чтобы я гордился.
Консуэло, вы должны помогать мне, спасать вашей нежностью, потому что жизнь отчаянно тяжела и трудна. Правдивость ума и сердца драгоценней всего на свете, вот почему нужен сад, где ум и сердце могли бы лечиться. Будьте моим садом, Консуэло.
Консуэло, жена моя, я не изменюсь никогда, никогда. Но дайте мне глоток покоя. Та, кого я выбрал в жены, должна меня спасать, когда мне так горько.
Консуэло, почему вы не сказали мне, где вы? Вы затерялись где-то там на земле, а она необъятна, и мне страшно, так страшно.
Консуэло, моя нежность, Консуэло, моя девочка, Консуэло…
Антуан.
(Нью-Йорк, зима 1943)
Детка Консуэло,
я хочу вам сказать, как растроган вашими стараниями, простотой и добротой.
Впервые в тот день, когда мне было так тоскливо и я так устал, мне показалось, что я могу немного рассчитывать на вас.
«Консуэло, вы моя жена, мое лето, моя свобода» Антуан – Консуэло (Нью-Йорк, зима 1943).
Спасибо, Консуэло, милая моя жена. Постарайтесь еще, прошу вас, не видайтесь со слишком эксцентричными людьми.
Консуэло, детка, вы всегда можете рассчитывать на меня. Можете всегда, без малейших сомнений.
Ваш муж
Сейчас шесть часов (мы с вами разминулись), я иду к врачу. Вернусь к семи часам.
78. Антуан – Консуэло [166]
(Воскресенье, зима 1943)
(…) чтобы вы не обесточивали мою работу. И тогда я мечтал бы жить в том же доме в Оппеде. Мне уже хотелось бы наградить вас за перемены. Мне уже хотелось бы повести вас на прогулку. В понедельник, если хотите, присоединяйтесь ко мне, поедем в Филадельфию. И поужинаем у Ванслюсов. Послезавтра (во вторник) я вас повезу в Вашингтон, там у меня вечер. Вернемся ночью.
Консуэло, я хочу привести вас в страну подлинности. Вы не созданы – и я тоже – для излишеств фальши. Помогите же мне в помощи вам. У вас тоже много работы со мной. В прошлые времена я отважно взялся за свою часть работы с вами. Детка, дорогая, спасибо.
(Нью-Йорк, зима 1943)
Огорчен,
