святого. Тем более что по отношению к нему они были еще и благодетелями: пригласили в Вильно, подыскали работу. Купала просто не мог не пойти в редакцию, чтобы поблагодарить людей, сделавших ему добро…
С пышными черными усами, плечистый, огромного роста, редактор-издатель Александр Никитович Власов действительно смотрелся богатырем. Но при всей внешней импозантности было в нем что-то вроде и запанибратское: то ли в басовитом, ухающем смехе, то ли в бесконечном «пане мой», то ли в обрыве чуть ли не каждой фразы вопрошающим «что»…
Братья Иван и Антон Лапкевичи не походили друг на друга вовсе. Младший, Антон, — ровесник Купалы и настоящий в то время редактор «Нашей нивы», — невысокого роста, с белым красивым лбом, с темно-серыми глазами. Иван же на целую голову возвышался над братом, отчего его продолговатое лицо еще больше казалось вытянутым. Они были сыновьями железнодорожного чиновника из Минска. Оба окончили университет (Антон учился даже в двух — Петербургском и Дерптском) и оба талантливые люди: старший увлекался древностью, младший проявлял недюжинные литературные способности в публицистике и в критике. С братьями Ясь Луцевич познакомился еще в Минске. Спустя годы Антон Лапкевич будет вспоминать, что «в 1905 году ему довелось впервые встретиться с этим скромным, робким и неуверенно чувствующим себя в Минске молодым человеком». В тех же воспоминаниях Антон Лапкевич писал: «Редакция сразу же оценила способности поэта и стала помещать его произведения на почетном месте — рядом с произведениями Якуба Коласа. Наконец редакция «Нашей нивы» вызывает Купалу из деревни в Вильно, расстаравшись для него работу… Поработав год в Вильно и употребив себе на пользу, с одной стороны, книжные богатства библиотеки, а с другой — ближайшее знакомство с нашенивцами, Купала осенью 1909 года перебирается в Петербург…»
Ближайшее знакомство с нашенивцами… Да, оно началось с приездом Купалы в Вильно, с его работой в газете, однако выглядело не таким гладким и розовым, как это много позже — в 1929 году — пытался представить бывший редактор «Нашей нивы». Воспоминания другого нашенивца, Вацлава Ласовского, гораздо ближе к правде, когда он тоже в 1929 году писал для Инбелькульта о купаловских «некоторых серьезных и неприятных переживаниях перед отъездом из Вильно в Петербург в 1909 году…».
Сам же Купала в письме от 21 сентября 1928 года признавался своему первому биографу: «…В 1904–1905 гг. я познакомился с белорусскими революционными деятелями (кажется, членами «Громады») В. И. Самойло — бывшим моим репетитором, Бурбисом — будущим комиссаром земледелия БССР, Скондриковым и братьями Лапкевичами. Они давали мне нелегальную литературу для распространения и т. д. Ближе я тогда с ними не сошелся, потому что я по природе своей был больше индивидуалистом и не мог бы выносить партийного или иного какого подчинения». Другими словами, молодой Ясь Луцевич в самом начале отмежевался от Лапкевичей как организаторов политического движения. В Вильно же был сделан выбор окончательный, и началась конфронтация Лапкевичи — Луцевич, которая будет ой какой долгой, ой какой сложной…
В том же автобиографическом письме поэта мы находим и нечто совершенно противоположное утверждениям Антона Лапкевича. Вот слова Кўпалы: «Пребывание в Вильно и встречи с виленскими литераторами и общественными деятелями существенно на мне не сказались». Поэт правдив и откровенен, он не хочет обвинять в своих бедах кого-то другого, он все берет на себя: «Виной тому я сам, слишком увлекался компанией второго сорта, к сожалению». Чуть дальше у Купалы о жизни в Петербурге: «Пребывание мое в Петербурге в смысле встреч с русскими литераторами мало чем отличались от Вильно. Также увлекался веселой компанией, которая в смысле духовном мало чего могла дать…» Причиной тому, утверждал поэт, была «моя тогдашняя застенчивость, а может быть, и маленькая гордость, не хотелось идти на поклон».
Запомним эту купаловскую «маленькую гордость». Запомним! Она во многом объяснит нам Купалу в жизни, во взаимоотношениях с людьми, поможет нам понять его как личность. Сам Купала о своей гордости написал «маленькая», а Владислава Францевна, жена поэта, 26 лет прошедшая с ним рука об руку, в своих воспоминаниях о муже перво-наперво отметит, что он «был очень гордым, никогда не любил жаловаться на свою судьбу». «Был очень гордым», хоть Павлине Меделке при первой встрече показался всего лишь озорником кавалером, Максиму Борецкому — «незаметным человечком» с «тихим грудным голосом», Антону Лапкевичу — «скромным, робким и неуверенно чувствующим себя… молодым человеком». Какие обманчивые впечатления от первых встреч с Купа-лой! Насколько не совпадало внешнее, кажущееся с глубинным, сущностным в его личности. Купалу в первый год его жизни в Вильно в достаточной мере не понимали ни Павлина Меделка, ни братья Лапкевичи, ни Власов, ни Ласовский, который стал работать секретарем «Нашей нивы» с марта 1909 года, переехав в Вильно из Петербурга. Лучше всех в это время поэта понимал один Самойло. Да и то по-своему. В Вильно как раз и случилось то, чего Самойло страшно боялся и никак не предрекал Купале. Богемщина? Нет, хотя Владимира Ивановича, разумеется, беспокоила и «веселая компания». Но что особенно и прежде всего тревожило Самойло, так это Женщина, которая могла забрать, полонить всего Купалу. А она уже и забирала поэта, полонила его…
Гордое сердце Ку палы давно уже томилось в ожидании пришествия Ее, и давно уже это сердце не подпускало Ее к себе, видя в Ней препятствие на пути к книге, к поэзии. Купала боялся Ее прихода, и тот же Купала, как бабочка на пламя, нет-нет да и устремлялся на огонь любви. До сих пор, однако, он летел на него, его ни разу не достигая, ибо до сих пор он не находил взаимности. И в этом смысле горькой сиротиной считал себя поэт на свете. А тут, в Вильно, она взяла и пришла, пришла раньше, нежели он успел посвятить ей стихотворение, назвав ее «долгожданной»:
Ты пришла ко мне, когда
Зазвенели холода,
Тын стонал, и взад-вперед
Хохлик бегал у ворот…
