сознание».
Люди, имеющие околосмертный опыт, очень точно, в мельчайших подробностях описывали собственные реанимационные процедуры.
Однако половина из опрошенных мной пациентов отвечала мне с недоуменным видом: «Я не терял сознание, о чем вы?»
Оказалось, что в своем эксперименте я не учел действие нового седативного препарата, мидазолама. Его получали все пациенты перед процедурой, так как он помогал меньше волноваться и легче уснуть. Также мидазолам используется потому, что после него человек часто не помнит о перенесенной операции. Это очень удобно, если цель – помочь пациенту забыть о болевом шоке при разряде в сердце. Но если цель – исследовать воспоминания об ощущении выхода из тела в момент остановки сердца, такой эффект скорее мешает. Мидазолам делает процедуру менее болезненной, но вспомнить какие-либо переживания при операции становится гораздо сложнее. Изучив в ходе этого эксперимента более пятидесяти случаев специально вызванной остановки сердца, я не нашел ни одного человека, запомнившего что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее ОСП или чувство выхода из тела во время операции.
Помимо сложности с памятью и мидазоламом в своей работе я столкнулся с еще одной непредвиденной проблемой. Когда я обсуждал результаты данного исследования на конференции с участием большого числа людей, испытавших ОСП, оказалось, что, с их точки зрения, мой опыт выглядит поразительно наивным. «С чего это, – удивлялись они, – человеку, у которого остановилось сердце и которого пытаются реанимировать врачи, в состоянии неожиданного выхода из тела отправляться на поиски некоего изображения, спрятанного в палате и не имеющего к нему никакого отношения? Лишь потому, что какой-то ученый назначил его „визуальной целью“?»
Я очень надеялся, что эксперимент подтвердит или опровергнет сообщения о способности видеть окружающую реальность во время ОСП. И когда исследование зашло в тупик, я был, мягко говоря, разочарован. Мой внутренний скептик продолжал утверждать, что до тех пор, пока мы не сумеем подтвердить контролируемым экспериментом точность внетелесных ощущений при ОСП, мы так и будем заниматься самообманом. Ведь мог же Эл Салливан услышать, как медсестры обсуждают забавную привычку хирурга «махать руками», а после вообразить, что видел это собственными глазами? Могло сообщение Холли о пятне на моем галстуке быть случайным совпадением или простой догадкой? Ведь оно было всего лишь «единичным случаем», а не результатом контролируемого испытания. Но разве оттого, что я не специально посадил на галстук пятно от соуса, рассказ Холли становился менее впечатляющим? Разве вы сомневаетесь в том, что парашюты помогают не разбиться, оттого что доказательством этому служат анекдотические свидетельства, а не рандомизированные эксперименты?
Всего в моих исследованиях, посвященных внетелесным видениям, участвовало около 700 человек. В среднем на каждые десять участников четверо говорили о способности узнавать об окружающих событиях способами, выходящими за рамки обычных физических ощущений. Половина из этих людей сообщала, что впоследствии их впечатления об «увиденном» или «услышанном» подтвердили другие люди. А другая половина не рассказывала о своем опыте окружающим, участвовавшим в подобных видениях – чаще всего, медсестрам и врачам, – из опасений, что это сочтут бредом. Я отлично понимал, почему люди боятся показаться другим, в особенности врачам, сумасшедшими, поделившись такими необычными ощущениями. Достаточно было вспомнить Билла Харнланда, пожарного, пострадавшего при взрыве самолета. Когда он сказал своему врачу, что умер и вернулся к жизни, тот отправил его на обследование к психологу.
Рассказы людей о том, что они видят и слышат происходящее вокруг, будучи без сознания, заставили меня усомниться в том, в чем я был убежден с детства: существует лишь то, что можно увидеть, услышать или почувствовать. История с Холли и пятном на галстуке стала испытанием для моих представлений. Но, взятая в отдельности, она не была убедительна. Я не мог отрицать, что рассказ Холли соответствует реальности, однако продолжал считать, что девушка получила информацию каким-либо «нормальным» способом, который я просто не сумел установить. Многие ученые, – в какой-то мере к ним принадлежал и я, – пытаются игнорировать подобные необъяснимые события, а когда это становится слишком непросто, начинают отрицать сам факт того, что такие события имели место. Как писал антрополог и нейробиолог Чарльз Уайтхед, «аномалии – сор, который мы не любим выносить из избы [60]. Но однажды их становится так много, что они начинают вываливаться сами». Множество необъяснимых случаев, когда ученых-рационалистов ставили в тупик сообщения людей о том, что они видели и слышали вещи, которые никак не могли видеть и слышать – подобные моей истории с Холли или рассказу Эла о хирурге, машущем руками, или сотням других историй, записанных Дженис Холден, – перестали помещаться в избушку моего мировоззрения и грозили ее опрокинуть.
Для большинства людей – и я не исключение – приведенные выше особенности ОСП настолько поразительны, что переходят «границы постижимого», ту черту, за которой рассказ, казавшийся правдивым, превращается в абсурд, и ты не можешь удержаться от сомнений в его достоверности. Иногда описанные в таких сообщениях события можно проверить. Но даже при отсутствии независимых свидетельств я видел, что абсолютно все люди рассказывали свои истории искренне. Околосмертный опыт оказывал на них столь глубокое влияние, что не возникало даже мысли о том, что кто-то из них меня обманывает. Следовало признать значимость такого опыта и относиться к нему серьезно. Однако сложно объяснить, каким образом человек может из-под потолка смотреть на свое тело, лежащее на операционном столе. Мне было необходимо предложить хотя бы несколько рабочих гипотез о том, как это возможно. Люди, которые стремятся опровергнуть феномен ОСП, часто предлагают считать их фантазиями, имеющими место исключительно в воображении человека. И я, как психиатр, не мог ничего не ответить на эту версию.
Глава 7
Или не в своем уме?
Питер сломал обе ноги, упав с крыши общежития. До этого случая он проходил психиатрическое лечение в студенческой клинике, поскольку у него бывали слуховые галлюцинации. Я же познакомился с ним в ортопедическом отделении через несколько дней после падения. Он возобновил прием психотропных препаратов, назначенных раньше, и, судя по записям медсестры, сейчас не слышал никаких голосов и не выказывал признаков спутанности сознания, как в момент поступления в больницу.
Представившись, я задал первый вопрос:
– Питер, как я понял, вы прыгнули с крыши общежития. Можете мне рассказать, как это произошло?
Молодой человек глубоко вздохнул и начал свой рассказ:
– Я перестал пить лекарства, потому что из-за них все время чувствовал усталость. Было тяжело сосредоточиться на учебе. И через несколько недель у меня начались галлюцинации. – Он остановился и взглянул на меня.
– Галлюцинации? – переспросил я.
– Да. Я слышал дьявола. Он говорил, что забирает мою душу, ведь я столько всего натворил… – Питер смотрел на свои ноги в гипсе и теребил простыню. – Он говорил, что
