Я смутно помню, что происходило в больнице Лидса. Я обязан этим людям жизнью, но не помню, как они за мной ухаживали. Время, проведенное в коме, — это совершенно особое время. Мне рассказывали, что я просыпался, но я не мог отличить сна от яви. Это была жизнь между двумя мирами.
Кровать мне нравилась. В ней было приятно лежать. Но я пережил тяжелую аварию. Мне было легче просто поверить в это. Потому что никаких доказательств этому я не находил. Да, я, судя по всему, находился в больнице, но при этом не было никаких подтверждений тому, о чем говорила Минди. Я мог двигаться, боли я не испытывал, все было в норме. Только одно было странно: мне все время хотелось спать. И я спал.
Потом я начал вспоминать. Что-то случилось с машиной. Я пытался выправить ситуацию. Что-то было не так с рулем. Помню, мне показалось, что я проиграл эту битву. Мне оставалось только одно — умереть. Но я не умер. Я повредил мозг. Повредил то, в чем, собственно, и заключался весь я.
Это очень чувствительный орган. Мне оставалось только думать. В голове мелькали какие-то разрозненные картинки. Меня закинуло обратно в ту пещеру, из которой я вышел, и я сидел в темном углу. Мне нужно было набраться сил. Мне нужно было спать. И я спал.
Минди снова со мной заговорила. Машина попала в аварию, и я повредил голову. Я держал ее за руку — или она меня, — и мне было грустно. Но теперь я ей верил. Я был в больнице. Я был пациентом. Меня кормили. Я спал, когда хотел. Приходила медсестра, тыкала меня иголками, но это было малой платой за то, что я оказался в центре внимания.
Взревел реактивный двигатель. Прямо у меня в голове. Вокруг меня было много людей, и все они делали что-то очень важное. Минди была со мной. Были еще какие-то люди. Я снова оказался в команде. Здорово! Двигатель гудел все громче.
— Последнее, что я помню, — это рев двигателя, — сказал я. Кто-то засмеялся. Я хвастался. Приятное ощущение. Я попал в аварию на автомобиле с реактивным двигателем. Поэтому меня и погрузили в вертолет. А потом — ничего.
Короткие вспышки сознания стали потихоньку выстраиваться в картинку, которую я пытался осмыслить. Наконец, через две недели после того, как я сел в ту машину, я осознал, что попал в аварию. Минди объясняла мне это снова и снова, а я ей долго не верил. Но в больничной палате в Бристоле я все-таки принял это. Я чувствовал свою вину за аварию. Может, я сделал что-то не так? Может, все случилось из-за меня? Я поехал слишком быстро? Но теперь я хотя бы поверил тому, что говорила Минди. И разобраться в случившемся было уже проще.
В конце концов оказалось, что принять все не так уж и сложно. Если последнее, что ты помнишь, — это рев двигателя, а потом ты мчишься в драгстере со скоростью 300 миль в час… то нечего удивляться, что ты через пару недель выходишь из комы в больнице. Куда труднее, если больной выходит из комы и не узнает женщину, про которую все говорят, будто это его жена, а он помнит только, как мальчишкой ездил на велосипеде за хлебом. Мне было легче: я получил травму при столь необычных обстоятельствах, что мне легче было примириться с действительностью.
Минди была со мной постоянно, и я привык рассчитывать на нее, как рассчитываешь на воздух и воду. Она не просто поддерживала меня, она была моей опорой, моей защитой. Она была моим переводчиком, помогала мне освоиться в одолевавших меня чувствах. Могу только представить, чего ей это стоило. Когда она уходила, я не мог справиться ни с чем. Ей приходилось жить за нас обоих.
До этого я попадал в больницу только однажды — шестилетним мальчишкой. Провел там несколько дней — мне делали операцию на ухе. На меня волнами накатывали воспоминания об одиночестве, о тоске по дому. В той больнице был старый водопровод, и в трубах по ночам что-то завывало. Три десятка лет спустя я вспоминал по ночам эти завывания. Я крепко спал и вдруг почему-то просыпался, лежал тихонько и вспоминал страхи, мучившие меня в шесть лет.
Когда я бодрствовал, то беспрестанно уговаривал врачей отпустить меня домой. Мне хотелось вернуться в ту жизнь, где я уходил на работу, а потом возвращался домой к Минди и девочкам. Память у меня еще не восстановилась. Я понимал, кто я, узнал детей, узнал родителей и братьев. Но про сегодняшнее я помнил только несколько минут. Поэтому я постоянно путался, это меня изводило, а я изводил окружающих.
Поездка очень утомила Ричарда. Я тоже устала. Пришел Рик Нельсон, нейрохирург.
Рик — человек удивительно спокойный, с мягким голосом. Он покорно слушал возбужденный рассказ Ричарда и все время поглядывал на меня. Он пытался оценить, насколько трезво рассуждает Ричард, и сразу догадался, что это — не настоящий Ричард. В конце беседы Рик извинился и попросил у Ричарда разрешения побеседовать со мной с глазу на глаз, узнать мое мнение. Разрешение было получено.
Я была союзницей Ричарда, и если бы я вдруг переметнулась, он бы потерял ко мне всякое доверие. Рик нашел отличный выход. Мне было очень трудно обсуждать состояние мужа у него за спиной. Я чувствовала себя предательницей, однако понимала, что врачам нужно знать каждую мелочь.
Рик сразу нашел у Ричарда все хрестоматийные признаки. Он очень хотел всем доказать, что полностью поправился, при этом вопрос о том, в каком городе он сейчас находится, приводил Ричарда в замешательство.
Мне было больно обсуждать его психическое состояние. Ричард человек очень умный, однако мысли у него путались. Врачи сравнивали его состояние с каталожным ящиком, который уронили на пол и все карточки разлетелись в разные стороны. Мы пытались помочь ему их собрать. Это дело непростое и долгое, тут главное — запастись терпением. И еще был нужен отдых. Мозг Ричарда перенапрягся, и лучшим лекарством был сон. Если перетруждать мозг, объяснил Рик, это отбросит Ричарда назад, и тогда уже трудно будет что-либо сделать.
В Бристоле моя жизнь текла совсем иначе. Я каждую ночь проводила с Ричардом, но мы были гораздо ближе к дому, к девочкам, и мне надо было уделять внимание и им. Ричард подолгу спал днем. Тогда я мчалась домой и возвращалась поскорее — чтобы он не слишком беспокоился. Не все шло гладко. Иногда мне звонили из больницы еще до того, как я успевала добраться до дома. И когда я занималась с девочками, я все время думала о том, что мне надо поскорее вернуться к Ричарду. Я все меньше успевала читать детям на ночь, и прощаться с ними становилось все труднее. Они звонили папе, желали ему спокойной ночи, и я тут же уезжала. Выбегала из дома и неслась к машине.
В дороге я говорила по телефону. Телефонов у меня было два. Один всегда стоял на подзарядке. Я слушала сообщения, отзванивала тем, кому успевала. Разговоры были короткими. Многие друзья хотели знать, как он себя чувствует, но первым делом я всегда звонила родителям Ричарда. А потом маме. Разговоры с ней всегда меня поддерживали, придавали сил.
