очень не добра к нему» [178].
Последняя картина Кипренского «Ангел-хранитель детей» посвящена Мариучче и навеяна ее образом. К несчастью, эта картина исчезла. Жизнь Кипренского как бы обрамляют два идеальных женских образа, два ангела-хранителя – императрица Елизавета Алексеевна и Мариучча. Обе они «хранили» этого вечного неисправимого ребенка. Этого «безумца», который, как писал из Рима в 1837 году Николай Карамзин своей жене Екатерине Андреевне, «много наделал глупостей перед смертию: женился, принял католическую веру и наконец оставил молоденькую жену, брюхатую и без денег» [179]. В письме Карамзин назвал художника «бедным стариком».
Я думаю, что, будь Кипренский жив, больше всего его возмутило бы это название. Разве он старик? Он молод! И я не уверена, что Екатерина Андреевна, по гипотезе Юрия Тынянова, «утаенная любовь» Пушкина, бывшая на много лет его старше, вполне разделила эти оценки мужа. Жизнь без «глупостей» ужасно скучна!
А вот что писал о последних днях Кипренского непосредственный свидетель событий, художник-пейзажист Филипсон, чье письмо 1836 года цитирует Нестор Кукольник: «Прошло не более 3 месяцев, как он женился на молодой девице, Италианке, которой втайне благотворил с самого ее детства и которая одному ему обязана своим воспитанием. Он занемог жестокою горячкой, от которой усердием доктора и неусыпными попечениями супруги начал было оправляться и стал уже выходить, посетил и меня в это время, как простудился снова и горячка возвратилась. Знаменитый Художник не вставал более. В последнее время он начал было писать картину “Ангел-хранитель детей”, где в лице Ангела изобразил жену свою, которую любил до обожания. Даль в картине представляет часть Рима, видную из окна его квартиры, с церковью Св. Петра и Ватиканом. Я имел удовольствие работать для него вид этот…» [180] (Художник жил поблизости и писал этот вид из своего окна.)
А в тот осенний день (12–24 октября), когда жители Рима беззаботно празднуют праздник урожая, русские художники-пенсионеры сумрачной группой потянулись в дом Кипренского. Еще недавно они планировали торжественно проводить его в Петербург, готовились дать в его честь прощальный обед, собирали деньги на серебряный стакан со своими именами. Александр Иванов хлопотал о панегирике в его честь… [181] И вот!
Явившись в дом Кипренского, художники поняли, что похороны совершаются по католическому обряду. Молча шли за гробом, который несли капуцины. Скромные «сиротские» похороны большого русского художника. Вероятно, более всех пенсионеров горевал о нем Александр Иванов, нашедший в нем доброжелательного и умного наставника, а также человека высокого творческого призвания. Кипренского похоронили в римской церкви Сант-Андреа делле Фратте.
От русских пенсионеров позже была поставлена мраморная плита по рисункам архитектора Николая Ефимова. В надпись на плите, сделанной Ефимовым, вкрались ошибки. Так и кажется, что это была посмертная мистификация самого художника. Неверно указан день его смерти и возраст. На плите латынью начертано, что он скончался сорока девяти лет от роду, а ему было уже пятьдесят четыре!
Вот бы он порадовался этой ошибке! Он ведь и сам летом 1836 года, принимая католичество, написал на церковном бланке, что ему сорок шесть, преуменьшив свой возраст на целых восемь лет! [182]
Нет, он вовсе не был «бедным стариком», как назвал его Карамзин. И на плите как бы невольно запечатлелось его желание – быть молодым.
И еще одно чудо ознаменовало «посмертное» существование Кипренского. Более всего он печалился о своей бедной Марьюче, которую оставляет беременной и без денег. В самом деле, положение ее было ужасным, даже несмотря на то, что графиня Марья Потоцкая заплатила ей за свой портрет с сестрой и эфиопкой кругленькую сумму. А Академия художеств заплатила за три картины, которые она намеревалась оставить у себя: «Портрет гусара Давыдова», «Портрет Торвальдсена» и незаконченный портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Имеется расписка Марии Кипренской (как называли ее в России) о том, что она получила за эти портреты 6228 рублей [183]. В 1841 году продали с аукциона еще три картины Кипренского и мраморный торс. Это были очень ценимые Кипренским картины: «Сивилла Тибуртинская», «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке» и «Анакреонова гробница». Вдова получила 807 рублей серебром. «Анакреонова гробница», проданная Александру Брюллову, впоследствии бесследно исчезла. Но это, кажется, и все «благодеяния».
Оценка и продажа остальных вещей, посланных Кипренским в Петербург, растянулись на долгие годы, почти на десять лет. Причем надо сказать, что вдова вела себя чрезвычайно благородно. Узнав, что существует сестра Кипренского – Анна Швальбе, предъявившая права на наследство, она согласилась с ней поделиться.
К чести Алексея Оленина, он с самого начала хлопотал о пенсионе для вдовы: «…хотя Кипренский не находился в действительной службе, но по талантам своим служил к чести отечества» (из письма министру двора Петру Волконскому) [184].
Отметим, что Оленин считает естественным не следовать в данном случае предписаниям закона.
Летом 1844 года (со дня смерти Кипренского прошло уже восемь лет!) Мария Кипренская обращается к Николаю I с прошением. Она просит принять в дар картину Тициана «Се человек» (которую Кипренский уже некогда предлагал царю). И просит ежегодного пенсиона [185]. И снова царь демонстрирует чудовищное недоброжелательство, которое перешло и на вдову Кипренского. В обеих просьбах ей отказано. Царь «не соизволил на принятие оной» (картины Тициана), и «на основании законов» пенсиона ей назначить нельзя [186].
Что же наша бедная Золушка, из которой Кипренский воспитал принцессу? Погибла с дочерью Клотильдой без денег, родных и поддержки? Вернулась в приют? О нет! В том-то и чудо!
Все тот же Федор Иордан сообщает, что в 1844 году они с гравером Уткиным отыскали вдову Кипренского с дочерью, для которой Академия художеств «составила капитал». Вероятно, это были деньги от продажи оставшихся вещей, книг, картин, эстампов с аукциона [187].
И тут выясняется, что наша Мариучча вышла замуж за римского маркиза! И затем обе, мать и дочь, «исчезли для Академии бесследно». Как выразился Иордан, «совершенно сошли со сцены у наших благотворителей» [188].
Браво, Мариучча! Кипренский тебя правильно воспитал. Гордая принцесса погнушалась такими «благотворителями» и предпочла просто «исчезнуть». Тем более что была уже знатной дамой.
Думаю, что и тут Кипренский бы за нее и дочь порадовался. Единственное, что смущает, – это потерянные итальянские потомки знаменитого российского художника. В немалой степени этому способствовал, как мне кажется, Николай I с его жесткими и бездумно-казенными резолюциями. Мариучча, которой художник, вероятно, много рассказывал о России и о своей «дружбе с царями», надеялась на другое отношение. В своем прошении к Николаю I она дважды упоминает о том, что Кипренский давал уроки рисования Елизавете Алексеевне [189]. Возможно, это была очередная мистификация художника или же просто неизвестный нам факт. Но уроки гравирования самому
