вызвали в твоей душе жалость, которую ты так любишь называть божественной?
- Жалость, Фрэнк, - нетерпеливо воскликнул Оскар, - не имеет никакого отношения к любви. Как можно желать нечто бесформенное, деформированное, уродливое? Материнство убивает желание, зачатие хоронит страсть, - и Оскар отодвинулся от стола.
Наконец-то я понял его лейтмотив: trahit sua quemque voluptas (каждого влечет его страсть), его древнегреческую любовь к форме, его лишенный терпимости культ физической красоты, равнодушие к счастью или здоровью любимого человека.
- Не буду с тобой об этом говорить, Фрэнк. Я - словно перс, который живет благодаря теплу и поклоняется солнцу, разговариваю с каким-то эскимосом, который в ответ расхваливает ворвань, ночи, проведенные в ледяных домах, и ванны из мерзкого пара. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
ГЛАВА XXIV
Вскоре меня вызвали в Монте-Карло, я уехал на несколько дней, оставив Оскара, по его словам, абсолютно счастливым, с хорошей едой, превосходным шампанским, абсентом и кофе, и с его простыми друзьями-рыбаками.
Когда я вернулся в Ла-Напуль, оказалось, что всё изменилось, и изменилось к худшему. В гостинице остановился благородный англичанин М. С ним жил юноша лет семнадцати-восемнадцати, которого он называл своим слугой. Оскар спросил, не возражаю ли я против встречи с ним.
- Фрэнк, он очарователен, и так начитан, и восхищается мною. Ты ведь не против, чтобы он с нами пообедал?
- Конечно, нет, - ответил я.
Но когда я увидел М, понял, что это - незначительное, глупое существо, которое демонстрировало восхищение перед Оскаром и впитывало каждое его слово с открытым ртом. Это было правильно с его стороны, поскольку собственные мозги у него вряд ли были. Впрочем, он питал некоторое пристрастие к поэзии и прозе о любви.
К моему удивлению, Оскар был просто очарован этим человеком, думаю, главным образом потому, что он был человеком состоятельным и уговорил Оскара провести лето в его поместьи в Швейцарии. Эта поддержка сделала Оскара нечувствительным к какому-либо влиянию, которое я мог бы на него оказать. Когда я спросил, написал ли он что-нибудь, пока я был в отъезде, он ответил с деланой беззаботностью:
- Нет, Фрэнк, вряд ли я еще что-нибудь когда-нибудь напишу. Какой в этом прок? Я не могу себя заставлять писать.
- Ну а твоя «Баллада о мальчике-рыбаке»?
- Я сочинил три-четыре строфы, - улыбнулся Оскар. - Они - у меня в голове, - и прочел две или три строфы, одна была довольно хороша, но ничего выдающегося.
Я не видел Оскара несколько дней, заметил, что он снова располнел: хорошая жизнь и постоянное употребление алкоголя явно на него повлияли, он снова выглядел так, как ы старые времена в Лондоне, до катастрофы.
Однажды утром я попросил Оскара записать на бумаге стихи, которые он мне прочел наизусть, но он отказался, а когда я начал настаивать, закричал:
- Оставь меня в покое, Фрэнк, задания напоминают мне о тюрьме. Ты не представляешь, как мне отвратительны даже воспоминания о ней. Это убивало, это было бесчеловечно!
- Тюрьма принесла тебе пользу, - не выдержал я, меня раздражало то, что казалось мне лишь отговоркой. - Выйдя из тюрьмы, ты был здороее и сильнее, чем когда-либо за всё время нашего знакомства. Тяжелая жизнь, строгий режим и принудительное целомудрие - это для тебя было лучше всего. Именно благодаря этому ты написал превосходные письма в «Daily Chronicle» и «Балладу Рэдингской тюрьмы». Государству поистине следует посадить тебя в тюрьму и держать там.
Впервые в жизни я увидел в глазах Оскара злость.
- Фрэнк, ты несешь ядовитую чушь, - ответил он. - Плохая еда плоха для всех, а воздержание от табака стало для меня сущей пыткой. Целомудрие столь же дьявольски противоестественно, как голод - ненавижу и то, и другое. Самоотречение - блестящая язва на изъеденном проказой теле христианства.
М. в ответ на это начал хихикать и аплодировать, что, естественно, пробудило во мне воинственные инстинкты, которые и так были всегда настороже.
- Все великие творцы, - ответил я, - должны соблюдать целомудрие, лишь целомудрие придает силу и тонус душе и телу, формируя запас невероятной прочности. Твои любимые древние греки не позволяли атлету пойти на палестру, если до того он не хранил целомудрие в течение года. Бальзак тоже хранил целомудрие и превозносил его достоинства, а ведь всем известно, как сильно он любил сладостные грехи Парижа.
- Ты безнадежно ошибаешься, Фрэнк, что за безумие ты начнешь проповедовать следом! Постоянно докучаешь, заставляешь писать, а теперь рекомендуешь целомудрие и тюремную баланду, хотя, должен признать, - добавил Оскар со смехом, - твоя «баланда» включает в себя все самые неделикатные ингредиенты сезона, а кроме того - шампанское, кофе мокко и абсент. Определенно, ты превращаешься в ужасного пуританина. Что за абсурд с твоей стороны: намедни ты доказывал преимущества общепринятой любви перед моей идеальной страстью.
Оскар меня провоцировал, говорил со мной тоном презрительного превосходства. Я молчал, не хотел отвечать так, как мог бы ответить, если бы тут не было М.
Но Оскар был полон решимости доказать свою правоту. Через пару дней он пришел взолнованный, раскрасневшийся, я никогда прежде не видел его таким злым.
- Фрэнк, что, по-твоему, случилось?
- Не знаю. Надеюсь, ничего серьезного.
- Я сидел в придорожном кафе на пути в Канны, у меня с собой был Вергилий, я начал читать. Сидел там и читал, потом случайно поднял глаза, и кого же я увидел. Я увидел Джорджа Александера на велосипеде. В былые дни я был с ним дружен, естественно, я встал, я был рад его видеть, пошел к нему. А он отвернулся и проехал мимо, решительно крутя педали. Сделал вид, что меня не узнал. Конечно, мне было известно, что перед началом моего процесса в Лондоне он убрал мое имя из афиш моей пьесы, хотя продолжал в ней играть. Но я не рассердился на него за это, хотя он мог бы по отношению ко мне повести себя, как Уайндхэм, который вовсе не был мне ничем обязан.
Здесь его никто не увидел бы, но он сделал вид, что меня не узнал. Что за Бруты мужчины! Меня не просто наказал социум - теперь отдельные люди пытаются меня наказать, а я ведь, в конце концов, не сделал ничего более ужасного, чем они. Какая разница между двумя видами сексуальных излишеств? Ненавижу лицемерие и лицемеров! Подумать только, Александер, который все
