Садиться в тылу врага с секретными документами было рискованно. С небольшой высоты местность хорошо просматривалась. Лес в этом месте был реже, и вскоре удалось обнаружить убранное ровное поле севернее деревни Красилово. Алексей осветил его зеленой и белой ракетами.
— Вот тут мы и приземлимся, — обрадовался Алексей.
— Но ведь на поле никого нет. Где же обещанные костры? — возразил я.
Я чувствовал, что подобная неопределенность начинает бесить Алексея.
— Тогда пошли домой за горючим, ответил он.
Вдруг в противоположном конце поляны взвились две ракеты: зеленая и почти следом за ней белая.
— Наши! Наконец-то!
Нам так хотелось выполнить задание, что в эту минуту мы сразу забыли о всякой осторожности. Меня остановил голос Алексея.
— Куда спешишь? Разве это наши сигналы? Нам должны отвечать ракетой белого цвета.
— Брось, Леша! Им что белый, что зеленый — какая разница? Хорошо, что еще красной не пустили…
— Ладно, садись, — согласился он, не забыв, однако, предупредить, чтобы в конце пробега я сразу развернул машину на 180 градусов.
— В случае чего, — не мешкай, взлетай, — напомнил Алексей и взялся за пулемет.
Машина коснулась земли. Мотор работал на малых оборотах. Сквозь шум выхлопов было слышно, как по перкалю били комья земли. В конце пробега я развернул машину. Мотор не выключил.
По площадке двигались какие-то черточки: одна, две, три… семь, — насчитал Алексей.
— На лыжах, что ли, они катятся? — спросил он. — В темноте не разберу.
— Это неважно.
— Эге! — крикнул он, не отрывая рук от пулемета, и сразу же услышал:
— Хальт! Хальт! Стой! Стой!
— «Свои», — усмехнулся Алексей и дал длинную очередь по бегущим.
Полный газ! Самолет оторвался от земли. Темнота скрыла нас от фашистов, но еще долго вдогонку, словно огненные хлысты, летели автоматные очереди.
— Что делать, Алеша?
— Давай пройдемся над лесом.
Бензочасы показывали четверть нижнего бака. Бензин! Он убывал с каждой минутой, а вместе с ним падало настроение. Неужели не выполним задания?
Пять костров, вспыхнувших яркими точками неподалеку от деревни Приютино, почти у самой линии фронта, вызвали у нас несказанную радость.
Алексей перезарядил пулемет и выпустил белую ракету. Она осветила широкую вырубку, почти в самом центре большого лесного массива, людей у костров. Люди смотрели вверх, махали руками. Для осторожности я сделал круг над площадкой.
— Садимся, Коля? На всякий случай не глуши мотор.
— Давай, наверно, это наши.
Сумеем ли мы посадить самолет? Подходили к площадке на минимальной скорости, снизившись до трех-пяти метров над лесом. Однако сесть по всем правилам не удалось. Кавалеристы разожгли костры у самого леса.
Никак нельзя было рассчитать посадку более или менее нормально, так как воздушного подхода, как говорят летчики, не было. Костры горели как в глубоком колодце, огороженном стеной леса. Так что при желании приземлиться рядом с кострами пришлось бы не садиться, а парашютировать. А куда? Нет, это не годится.
Внимательно разглядывая площадку, заметили, что со стороны Приютина в лесу имеется прогалина, соединяющая поляну с полем. И здесь родилась мысль: сесть с противоположной стороны поляны с разворотом перед приземлением на 90 градусов.
Отойдя в сторону от деревни, я снизился и на малой скорости стал входить в прогалину. И вдруг выше верхнего крыла самолета на углу прогалины оказался развесистый дуб. Мы его увидели, когда Алексей выпустил белую ракету. Пройдя его, я резко развернул самолет. Убрал полностью газ. Машина коснулась земли. Не докатившись до костров, самолет развернулся и попал в кусты.
Летчики, читая эти строки, вправе мне не поверить, потому что разворачивать самолет на 90 градусов перед самым моментом приземления — это «авиационная фантазия». Но что поделаешь? Иногда действительность бывает похитрее сказки.
От костров к нам бежали люди. Алексей крикнул:
— Свои!
— Наши прилетели! — неслось со всех сторон.
И вот уже десятки рук тянутся к нам.
Нас встретил начальник связи корпуса. Все вместе направились в ельник, где наскоро была сооружена землянка. Здесь я вручил начальнику связи два пакета и передал для командира корпуса устное указание представителя штаба фронта.
Кавалеристы приглашали остаться у них отдохнуть. Но нам нужно было спешить обратно.
Прощание было трогательным. В сопровождении боевых друзей мы вернулись к самолету.
Осмотрев площадку и еще раз простившись с конниками, пошли на взлет, в таком же порядке, как и садились. Машина взяла курс на аэродром. На востоке вовсю разгоралась заря. Полковник Воеводин ожидал нас на летном поле. Спрыгнув с самолета, я доложил по всей форме, что задание выполнено: пакеты вручены, запасные части к радиостанции переданы.
Александр Алексеевич крепко пожал нам руки и объявил благодарность.
Втроем направились в штабную землянку. Комдив тут же связался по телефону с командующим 15-й воздушной армией и доложил ему о выполнении приказа. Через несколько минут мы получили разрешение вернуться в полк.
онцерт в большом крестьянском доме был в разгаре. Простынями были отделены кулисы, где девушки из роты связи готовились к очередному номеру. В зале, если так можно назвать небольшую комнату, плотно расположились, кто как мог, летчики, штурманы, техники. В первом ряду сидел полковник А. А. Воеводин. А под скамейкой, у ног комдива, лежал, уставившись на сцену, лохматый пес Пират, любимец полка. Он заслужил, чтобы о нем сказать подробнее. У Пирата «за плечами» было уже около пятидесяти «боевых вылетов» в кабине летчика или штурмана. Когда экипажи после получения задачи шли к самолетам, Пират был впереди. Как только запустят первый мотор, Пират стремглав бежал к самолету, затем сопровождал его при выруливании до старта. Самолет шел на взлет, Пират бежал за ним до тех пор, пока машина не скрывалась в ночной мгле. Проводив первый экипаж, Пират возвращался и провожал второй, третий… И так до последнего. Проводив весь полк на задание, усталый пес шел на старт и отдыхал. Затем встречал возвращающиеся самолеты. И так всю ночь. Если Пирата кто-то брал в полет, он вел себя послушно. Его внимание привлекали светящиеся в темноте приборы. Даже во время обстрела Пират не сводил глаз с дрожащих стрелок. Не знаю, научился ли он чему-нибудь за свои пятьдесят полетов, но право сидеть под скамейкой первого ряда, у ног командира дивизии, было заработано им «ратным» трудом и верной любовью к летчикам и техникам.
