Солсбери был мрачным и задумчивым, в то время как Черчилль — чрезмерно болтливым, но оба они реагировали на очередной вызов, брошенный людям их круга. Перемены в делах выборов в 1884–1885 годах и атаки на «порочную практику» в Законе 1883 года грозили устранить политическую роль аристократии. Солсбери в штыки принял Закон о реформах 1867 года, и столь велико было его политическое чутье, что и через двадцать лет он все еще с очевидностью оставался одной из главнейших фигур, чему и сам был несколько удивлен. Он много думал и много молился. Конституция Великобритании представляла собой некую смесь. Если Палата Общин приобретет доминирующую роль, останется ли неприкосновенной собственность? И если будет затронута собственность, сможет ли существовать свобода? Он думал о своем избирательном округе, Хэтфилд-хаузе, но не только о нем. Слово «демократия» — если оно действительно означало, что «народ» будет управлять правительством, — было довольно неуютным. Черчилль, в свою очередь, не находил понятие «демократия» тревожным, при условии, что перед ним будет стоять прилагательное «консервативная». В апреле 1884 года, выступая в Бирмингеме, он убеждал слушателей «доверять народу» и провозглашал, что не боится демократии (под которой, как и многие его собеседники, подразумевал не столько систему управления, сколько «власть народа»). Политика партии должна заключаться в том, чтобы сплотить народ вокруг престола и объединить народ и престол. Он не был так набожен, как лорд Солсбери, но находился в хороших отношениях с Английской церковью, институтом, придающим возвышенность жизни народа и освящающим законы государства. Солсбери мог выглядеть мрачным, а Черчилль — самоуверенным, но между тем два представителя «старых» семейств, возможно, смогли управлять еще одним качественным политическим урегулированием в век отступления аристократии.
Успех Черчилля в Южном Паддингтоне не был достаточно удачно повторен консерваторами где-либо по стране. Тем не менее либералы столкнулись с трудностями, связанными с объявлением Гладстона о том, что он является противником предоставления Ирландии права на самоопределение, — mar, оттолкнувший многих членов его собственной партии. Начало 1886 года было полно неожиданных поворотов событий, в которые был постоянно вовлечен лорд Рандолф. Приверженность твердым принципам не объясняет поведения ни одной из лидирующих фигур — Гладстона, Чемберлена, Солсбери и других — поэтому не надо думать о поступках лорда Рандолфа как об исключительно беспринципных. Еще со времен «дублинской ссылки» в своих речах он осуждал диктат в Ирландии и высоко ценил завязанные контакты с ирландскими политическими деятелями. Тем не менее, сейчас он яростно сопротивлялся введению права на самоопределение и даже благосклонно разговаривал с презираемыми им ранее консерваторами Ольстера. Он решил «разыграть оранжиетскую карту» — это выражение отождествлялось с ольстерской оппозицией введению права на самоопределение, — и посетить Белфаст самому. Будет непостижимым, говорил он своим слушателям в Белфасте, если британцы окажутся такими вероотступниками, что передадут ирландским верноподданным верховенство на Ассамблее в Дублине. Введение прав на самоопределение было просто уступкой, чтобы потешить стариковское честолюбие — дар Черчилля произносить хлесткие фразы и тут ему не изменил. Он вынашивал идею «партии объединения», которая могла бы бороться против наступающей катастрофы. Что бы ни ожидалось, Либеральная партия оказалась раскалывающейся изнутри, и Черчилль вовсю воодушевлял либералов-диссидентов и изо всех сил старался вызвать падение правительства.
Наградой ему было назначение на пост министра финансов Англии и лидера Партии тори в правительстве, которое формировал Солсбери после победы консерваторов на Всеобщих выборах в июле 1886 года. Лорду Рандолфу Черчиллю было всего 36 лет. Королева Виктория считала его человеком «безрассудным и странным», но увидела, что на его назначение повлиять уже нельзя. Она не могла подозревать, что этот удивительный человек, который, казалось, мог успешно разрушить любую политическую твердыню, будет выведен из состава правительства до конца года.
Возможно, это предвидел лорд Солсбери. В кабинете министров было полно разногласий, и премьер-министр предостаточно насмотрелся на случаи, показывающие недостаток у Черчилля здравого смысла. С этим еще можно было бы мириться, если бы Черчилль воздерживался от насаждения своего мнения во внешней политике. Его подверженность дурному настроению и высокомерие были еще терпимы, если смягчались юмором, но его чувство юмора постоянно сходило на нет. Отнюдь де идеальным духом был пронизан его подход к согласованию интересов разных министерств в рамках его первого бюджета. Черчилль не шел на компромиссы. Ему было предписано сократить расходы и объявлено, что если он поддастся требованию их увеличить, с него будет снята ответственность за финансы. Переписка продолжалась.
Герцогиня Мальборо, которой случилось находиться в Хэтфилд-хаузе, резиденции премьер-министра, утром 23 января поднялась с постели и узнала, что ее сын подал в отставку и отставка принята. Похоже было, что премьер-министру был очень по душе такой выход. Пророчество, что правительство не перенесет потерю такой талантливой и популярной фигуры, потерпело крах. В начале 1887 года лорд Рандолф канул в политическое небытие, из которого уже никогда не вернулся. Лорд Розбери, чей блеск мог сравниться только с глубиной его окончательного падения, был одним из немногих, способных ободрить его. В коротком остатке жизни, лежавшем перед Черчиллем, были проблески былой славы и вспышки прежнего вдохновения, но ничто не могло полностью скрыть его бессильный упадок.
Развернувшаяся драма застала Уинстона все еще в Брайтоне, нимало не озадаченного и не опечаленного таким поворотом событий. Он был слишком юн, а отец был слишком далеко, чтобы долго придавать им важность. Отцовским предписанием было «доверять народу»; Уинстон был особенно настороже в отношении попыток другой части «народа» привлечь его 11-летнее перо для зарисовок в бунтарском издании «Трафальгарская площадь» в 1886 году. Не направлены ли эти бунты на предстоящее свержение существующего общественного строя? В 1888 году он начал учиться в Харроу — будучи расположенным «на высоте», он мог быть здоровее, чем Итон. В 1890 году его мать жаловалась, что он работает очень путано и порывисто, однако же она все равно уверена, что он сможет достичь всего, чего пожелает, если только сумеет на этом действительно сосредоточиться. Даже перспектива получить несколько марок Страны Бечуанов, которые отец обещал прислать ему из Йоханнесбурга, не могла заменить живого общения. Были предприняты напряженные усилия улучшить знание Уинстоном французского языка путем отправки его во Францию. Во время одной из поездок он получил возможность сравнить Версальский дворец с замком Бленгейм — немногим же они отличались.
